Пауки

На этот раз крики «Да здравствует!» прозвучали особенно громко; молодой монах снова вдохновенно затянул «Многая лета», и снова фратеры заглушили его, дружно подхватив: «Много лет счастливым будь!»

Отец Дионисий был явно раздосадован: могли бы хоть после его здравицы спеть «Многая лета» по-православному…

Когда восторги наконец утихли, поднялся отец Вране: лицо его сразу посерьезнело, он покусывал нижнюю губу, даже подбородок у него сморщился. Отец Вране поблагодарил ораторов; он, конечно, понимает, что, провозглашая такие тосты, ему оказывают честь лишь как сыну нашей общей многострадальной родины, над которой нависли черные тучи, угрожая ей гибелью. Нашу истерзанную родину можно сравнить с безутешной вдовицей, облачившейся в траур и распустившей косы, всякий ведь может обидеть беззащитную. И все же родина страшится не столько иноземных врагов, сколько скорбит душою при виде родных сыновей, ее плоти и крови, которые предают ее, откалываются от нее. Есть у нашего отечества крепкие как сталь патриоты и защитники, которых и сегодня следовало бы с признательностью помянуть; но я воздержусь от сего ради нашего единства, ибо я и мои единомышленники стоим «за единение добрых ради добра», поскольку мы дети единого двуплеменного народа, и во славу нашей прекрасной родины мы выпьем до дна и споем «Прекрасна наша родина…»[7].

Первыми поднялись фратеры, раньше всех фра Йосе. Грузный газда Йово замешкался, отец Дионисий покосился на молодого монаха и встал.

— Шапки долой! — загремел фра Йосе. — Эй, вы там! — крикнул он крестьянам, которые спокойно стояли поодаль, глазея на веселую компанию.

— Должно быть, хотят помолиться, поблагодарить господа бога за обильный обед! — сказал один из крестьян, снимая шапку.

И фратеры заревели изо всей мочи песню, громко, с увлечением.

Газда Йово подтягивал про себя, он ведь никогда не пел. Газда стоял, опершись руками о стол, его бледное, одутловатое лицо вытянулось, стало напряженным, казалось, он сдерживается изо всех сил, чтобы не разразиться раскатистым хохотом, крючковатый нос опустился, глаза пугливо забегали, но это продолжалось недолго, — едва песня окончилась, лицо его приняло прежнее выражение.

— Держатся вполне скромно, не вызывающе, — шепнул отцу Дионисию молодой монах, отец Лаврентий, — даже слова «хорват» не произнесли… Не поминайте и вы сербов, когда будете провозглашать здравицу за народ! Долг платежом красен!

— А ты им веришь? — вполголоса возразил отец Дионисий, окинув проницательным взглядом всю компанию. Убедившись, что все увлеклись какими-то веселыми разговорами, он продолжал: — Ты им веришь? Пускай, брат, бог пошлет им того, чего они нам желают! Особенно фратеры… Почему же тогда они поддерживают униатского попа, который в голодные годы торгует душами наших людей?! Да потому, что фратеры полагают, будто наши могут изменить своей вере за несколько мер кукурузы!..

— Вы опять за свое, — заметил молодой монах, опасаясь, как бы отец Дионисий спьяна не замутил единение…

— Брось ты их!.. Если они обманывают, обману и я…

— Правильно!

Снова поднялся старый отец Дионисий и произнес:

— Мы позабыли, предавшись веселью, осушить чарку за здоровье — угадайте кого? — за кровь нашу и плоть, за здравие нашего народа и той и другой веры.

— Отлично! — вмешался газда Йово.

— Вам известно, — продолжал старик, — как сражался наш народ с нехристями, защищая веру своих отцов… Вспомним же, что и мы вышли из народа, поклянемся, что будем учить народ только добру! Пусть господь надолго сохранит жизнь нашего двуплеменного народа той и другой веры!.. Да здравствует народ!

— Да здравствует! — грянуло в один голос все общество, и подхватили крестьяне, привычные к застольным здравицам.

Отец Вране заметил среди толпы зрителей Машиного мужа Марко, подозвал его и поднес полный стакан вина.

Гости развеселились, сыпали шутками, пели, поддразнивали друг друга. Кто-то из молодых кинул хлебный шарик в Машу, попал в шапочку, и она, улыбаясь, убежала в кухню. За ней поспешил Марко, чтобы собрать в платок остатки обеда.

После черного кофе все встали из-за стола. Фра Йере разбирал сон, но фра Йосе помешал ему.

— Братья не должны разлучаться, — сказал он.

Толстому фратеру пришлось ограничиться ленивой прогулкой по саду, пока желудок переварит обильную пищу. Но, оставшись в одиночестве, вдали от веселой компании, он улегся отдохнуть в тень под деревом, всецело занятый своим пищеварением.

Доктор церковного права вытащил из рукава обозрение «La Civiltà Cattolica»; он приехал специально чтобы прогуляться и развлечься на лоне природы; и, усевшись в тень, погрузился в чтение.

Другие фратеры, подвязав веревкой с тремя узлами черные сутаны, чтобы не путались на ходу, и засучив рукава рубах, принялись состязаться в метании камней.

Только сейчас взыграло у крестьян сердце и разгорелись глаза:

— Господи, кто победит?

Какой-то длиннорукий чабанок, с черными нечесаными волосами, в штанах с отвислой мотней, сверкая глазами, подошел к отцу Вране и, дрожа от возбуждения, попросил:

— И мне бы, отче, бросить!

— Ну-ка, только по-юнацки; посрами монаха!