Читаем Паутина полностью

— Мальчишекъ къ себѣ приближать стала… Обидный признакъ, душа моя.

— Что дѣлать? — равнодушно возразила Эмилія Ѳедоровна. — Старѣюсь. Сегодня мнѣ исполнилось тридцать лѣтъ.

Симеонъ саркастически обнажилъ серпы свои.

— Для публики — двадцать четыре? — подчеркнулъ онъ.

— Ты не публика.

Она уставила локти, какъ подпорки, на мягкую пеструю ткань софы, положила подбородокъ и щеки въ ладони и, пристально глядя на Симеона, говорила, янтарная лицомъ подъ черною массою сдвинувшейся впередъ прически, сверкающая глазами изъ подъ черныхъ, слишкомъ густыхъ, бровей и изумрудами въ маленькихъ розовыхъ, заслоненныхъ тьмою волосъ, ушахъ и на бѣлыхъ, погруженныхъ въ эти волосы, пальцахъ.

— Я очень благодарна тебѣ, что ты, все-таки, пріѣхалъ. Тридцать лѣтъ для женщины важный срокъ. Переломъ. Мнѣ было бы грустно, если бы въ такой день ты не захотѣлъ повидать меня. Ты такъ много значилъ въ моей жизни.

Симеонъ поклонился съ двусмысленною вѣжливостью, которая отвѣтила на прочувственный тонъ г-жи Вельсъ уклончивымъ, но прозрачнымъ отказомъ принять бесѣду въ такомъ сантиментальномъ направленіи.

— Видишь ли, Миля, — сказалъ онъ, повертывая, — круто и грубо по своему обыкновенію, — разговоръ съ этой опасной и скользкой для него темы. — Видишь ли, Миля. Хотя подарка я тебѣ для дня рожденія не принесъ, но кое что пріятное для тебя все-таки имѣю.

Онъ вынулъ бумажникъ и изъ бумажника — пачку кредитокъ. «Пума» на софѣ смотрѣла на него заискрившимися глазами, выраженіе которыхъ не говорило о большой радости.

— Пріѣхалъ я, между прочимъ, затѣмъ, чтобы передать тебѣ остальныя деньги, согласно нашему условію. Получи.

Она пожала плечами.

— Если тебѣ угодно, — пожалуй, давай. Я могла бы ждать. Мнѣ все равно.

— Очень угодно, — рѣшительно сказалъ онъ. — Я изъ тѣхъ людей, которые, покуда знаютъ за собою денежный долгъ, чувствуютъ себя несчастными, душа ноетъ, и мозги скулятъ, какъ слѣпые щенята.

— Долгъ долгу рознь, — бросила «пума» какъ-бы не ему, a въ воздухъ, осіявъ Симеона серьезными, предостерегающими глазами.

Симеонъ умышленно пропустилъ это замѣчаніе мимо ушей.

— Этою тысячей мы съ тобою по мерезовскому дѣлу квиты, — сказалъ онъ, протягивая Эмиліи Ѳедоровнѣ руку съ пачкою. Та, видимо, раздумывала, брать или нѣтъ, и красивые пальчики лѣвой руки, которою она наконецъ взяла деньги, слегка дрожали подъ изумрудами.

— Ужъ не знаю, — двусмысленнымъ тономъ недоумѣнія возразила она, безъ благодарности пряча пачку подъ желтый халатикъ свой, за лифъ, — ужъ не знаю, Симеонъ, квиты ли мы.

Правая щека Симеона прыгнула, но онъ сдержался и сухо отвѣчалъ:

— Я свои обязательства исполнилъ и даже съ излишкомъ.

— Но я то въ своихъ обязательствахъ просчиталась, — холодно возразила Эмилія.

Онъ пожалъ плечами.

— Вина не моя.

Она смотрѣла на него въ упоръ блестящими укоряющими глазами и, качая прическою, которая мохнатымъ курганомъ плясала на тѣни, говорила медленно и вѣско:

— Ты едва надѣялся умолить дядю хоть на третью часть отъ Мерезова, a успѣлъ выклянчить все.

— Что же тебѣ Мерезова жаль? — зло усмѣхнулся Симеонъ.

Она, искусственно холоднымъ жестомъ, отвернулась и стала тянуться пумою, почти лежа на спинѣ.

— Что же тебѣ Мерезова жаль? — повторилъ Симеонъ.

Она, все въ той же позѣ, отвѣчала со строгимъ укоромъ:

— Прошли годы, когда я жалѣла мужчинъ. Но, конечно, разорять его я не собиралась.

— Хорошо онъ разоренъ! Двадцать пять тысячъ я ему долженъ выдѣлить.

— Изъ пятисотъ слишкомъ? — ѣдко возразила Эмилія. — Безъ меня было бы наоборотъ.

Щеку Симеона страшно дернуло.

— Объ этомъ теперь говорить поздно, — произнесъ онъ съ тяжелымъ усиліемъ надъ собою, чтобы не отвѣтить рѣзкостью.

Она равнодушно возразила, лежа все также навзничь и не глядя на него:

— О, я знаю и не спорю. Просчетъ свой хладнокровно пишу себѣ въ убытокъ, a на будущее время кладу памятку.

— Врядъ ли намъ придется считаться еще разъ, Эмилія. Я кончаю дѣла свои.

— Слышала я. Невѣсту ищешь?

— Можетъ быть.

— Лилію долины? — говорила она въ носъ, съ паѳосомъ актрисы изъ мелодрамы. — Невинный ландышъ весеннихъ рощъ?

— Не смѣйся! — сказалъ Симеонъ съ новою судорогою въ щекѣ.

Тогда Эмилія Ѳедоровна вдругъ перешла изъ позы лежачей въ сидячую и, схвативъ руками колѣни, устремила въ лицо Симеона испытующій взглядъ сверкающихъ очей своихъ:

— Женился бы ты лучше на мнѣ, — спокойнымъ и твердымъ голосомъ, безъ всякой неловкости и волненія, произнесла она.

Предложеніе это Симеонъ слышалъ уже не въ первый разъ, привыкъ къ нему, какъ къ своеобразному чудачеству своей собесѣдницы, и потому отвѣчалъ со спокойною сдержанностью, нисколько не боясь Эмилію Ѳедоровну обидѣть:

— Ты знаешь мои взгляды на бракъ.

Она опять откинулась навзничь, точно онъ ее ударилъ, и долго лежала, молча, съ закрытыми глазами.

— Да, въ ландыши я не гожусь! — услышалъ онъ наконецъ, и, тоже помолчавъ въ искусственной, нарочной паузѣ, потому что отвѣть его былъ готовъ сразу, произнесъ тихо, интимно:

— A я злопамятенъ и ревнивъ къ прошлому.

Она поймала звукъ неувѣренности въ его голосѣ и улыбнулась про себя и недала Симеону оставить за собою послѣднее слово.

Перейти на страницу:

Похожие книги

В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза
Опыт о хлыщах
Опыт о хлыщах

Иван Иванович Панаев (1812 - 1862) вписал яркую страницу в историю русской литературы прошлого века. Прозаик, поэт, очеркист, фельетонист, литературный и театральный критик, мемуарист, редактор, он неотделим от общественно-литературной борьбы, от бурной критической полемики 40 - 60-х годов.В настоящую книгу вошли произведения, дающие представление о различных периодах и гранях творчества талантливого нраво- и бытописателя и сатирика, произведения, вобравшие лучшие черты Панаева-писателя: демократизм, последовательную приверженность передовым идеям, меткую направленность сатиры, наблюдательность, легкость и увлекательность изложения и живость языка. Этим творчество Панаева снискало уважение Белинского, Чернышевского, Некрасова, этим оно интересно и современному читателю

Иван Иванович Панаев

Русская классическая проза / Проза