Паутина

Александр намеренно громко клацнул затвором автомата, и этот звук испугал собаку: она начала неохотно отступать, пятясь задом, но продолжая злобно рычать.

— Знает, что такое оружие, — с удовлетворением заметил Глыба. — Не дурак.

Продолжая держать автомат на изготовку, Пащенко пошел прямо на пса. Тот зарычал еще яростнее, а потом завыл, как волк, но отступил окончательно: отбежал от сторожки метров на десять и сел там на задние лапы.

— Такой же, как и хозяин, — сказал Александр и толкнул дверь сторожки плечом. Теперь, когда он имел полное право на обыск, Пащенко действовал уверенно.

В крохотном закутке-сенях он чуть не расшиб себе лоб, стукнувшись головой о прогнувшуюся дугой потолочную балку.

— Осторожно, товарищ командир, — предостерег Матвеев.

Глыба остался возле сторожки. Пащенко полагал, что предосторожность не помешает. Кто знает, быть может, диверсанты или дезертиры тоже пожалуют сюда, и тогда оставленный в секрете Глыба подаст своим сигнал опасности. На этот случай у командира поисковой группы имелся продуманный план захвата возможных «гостей».

В самой сторожке было так же темно, как и в сенях. Давно не мытое оконце пропускало очень мало света. Зажгли фонарик и нашли керосиновую лампу Габо. В ней еще оставалось немного керосина. При свете лампы принялись обследовать сторожку. Здесь стояли широкий топчан у глухой стены, застеленный вытертой до лоска кошмой, стол и две табуретки, сколоченные из плохо оструганных досок, висели еще несколько полок над печью, сложенной из дикого камня, на них почерневшая от копоти и грязи кухонная утварь. Везде запущенность. Почти пещерная жизнь.

— Можно подумать, что здесь жил первобытный лесной человек, — уронил Матвеев.

Пащенко промолчал, но не потому, что был не согласен с бойцом.

В сторожке пахло плесенью, сыростью, человеческим потом, гнилой древесиной, но Пащенко был убежден, что он ощущает тяжелый дух человека, ставшего для себя всем человечеством и ненавидевшего все, что существовало за пределами его сторожки.

На мгновение Александру стало жутко. Мутное оконце опять показалось ему во много раз увеличенным мертвым глазом Габо. Пащенко даже тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение.

— Товарищ командир! — позвал Матвеев.

Пащенко подошел к нему. Боец стоял на коленях и, подсвечивая себе фонариком, заглядывал в топку печи. Там среди давнишнего пепла угольно чернел какой-то бесформенный комочек.

Александр подал Матвееву глубокую деревянную ложку с длинной ручкой, больше похожую, впрочем, на половник, чем на ложку.

— Осторожно, — предостерег бойца командир, — чтобы не рассыпалась.

Черный комочек оказался обуглившейся в огне коробкой от папирос «Казбек». Об этом говорило пятнышко несгоревшего картона на лицевой стороне коробки, где располагался характерный рисунок кавказских гор с вершиной горы Казбек.

Матвеев на всякий случай выгреб на пол пепел и не напрасно: нашлась еще гильза от выкуренной папиросы той же марки.

Положив находки в глубокую деревянную чашку, Пащенко теперь уже сам, подсвечивая себе фонариком, обследовал пространство под топчаном. Там было пусто. Матвеев сбросил на пол кошму с топчана. Обнажились почерневшие от времени и грязи неоструганные доски.

— Да-а-а, — протянул боец. — Царское ложе, ничего не скажешь.

— И «Казбек» курит, — поддерживая тон, вставил командир.

— Угостили… — и тут прозвучал подтекст. — Может, в селе? — добавил боец.

— Да он давно там не появлялся.

— Тогда в эту палату доставили угощения.

— Выходит.

— Застелю покрывало. Здесь все ясно.

— Подожди, — возразил Пащенко, — надо еще посмотреть.

К передней кромке топчана была прибита тоже грязная недоструганная доска, как бы облицовывающая топчан.

— Пойду пороюсь в его тряпье, — сказал Матвеев и отошел от топчана.

Пащенко запустил руку под «царское ложе», ожидая, что ладонь нащупает ребро облицовочной доски, но ничего подобного не произошло: ладонь легла на сплошную поверхность из досок, заподлицо подогнанных к нижней кромке облицовочной доски. Нетрудно было догадаться, что между верхним и нижним настилами топчана существует какое-то пространство…

Матвеев осматривал тряпье, развешанное у двери на ржавых гвоздях. Здесь висели фуфайка, овчинный тулуп, уже утративший запах и вид овчины, ватные штаны, две косоворотки неопределенного цвета и свитер крупной вязки.

— Не туда смотришь, Матвеев, — нарушил молчание Пащенко.

Боец резко обернулся. Пока он возился с тряпьем лесника, Пащенко успел разгадать секрет топчана. Оказывается, настил его был своего рода крышкой тайника, где хозяин прятал самое ценное имущество. Там лежали хорошо сохранившийся, обильно смазанный тавотом маузер в деревянной кобуре, мешочек с царскими золотыми червонцами, золотыми кольцами и сережками с драгоценными камнями и еще что-то, упакованное в посеревшую от пыли холстину.

Пащенко развернул сверток.