Паутина

Сан Саныч молча выслушал обоих. Они полагали, что о родственниках Сипягина и о маузере, который хранился в их доме, бандитам стало известно через забегаловку. Либо кто-то из преступников находился там в момент конфликта Сипягина с буфетчиком, либо бандиты узнали о маузере от кого-нибудь другого.

— Вы отпустите этого Колю, — предложил Сан Саныч. — На всякий случай возьмите его под наблюдение. Правда, я сомневаюсь, что бандиты могут считать его опасным для себя, он им не нужен. Они могут узнать, что мы задержали его, а потом отпустили, и все. Что он может сказать, например, нам о том, кто убил стариков? Ровным счетом ничего. Мало того, преступники убеждены, что Сипягин не скажет нам о втором ключе и тем более о потере его, чтобы не навести подозрений на себя. Отпустите его, пусть он занимается своими делами, — махнул рукой Сан Саныч. — А с забегаловкой надо работать серьезно, здесь вы правы. И, вообще, пора прибавлять обороты.

Сан Саныч не смотрел на офицеров. Заурбек переглянулся с Пащенко. «Старик» явно был недоволен ими.

— Отпускайте этого Сипягина, а я подожду вас в приемной заместителя министра.

Сипягин обрадовался, что может уже идти домой. Правда, тут же сник, когда Пащенко сказал, что он может уже заняться похоронными делами.

Разговор с заместителем министра, полковником, длился минут двадцать. Полковник начал с того, что общественность города взбудоражена разными слухами, фантастическими предположениями по поводу убийств и ограблений последних дней, что партийные и советские органы требуют скорейшего прекращения действий банды, если она в самом деле существует.

Полковник был чекистом с большим стажем, и он, конечно, понимал всю сложность и самой ситуации, и задачи оперативной группы.

Заурбек смотрел на совершенно белую от седины голову полковника, вслушивался в его размеренный, с нотками усталости голос, вглядывался в орденские колодки на груди старого чекиста и вспоминал Золотова: его голос, манеры, разговор, скупые жесты, мимику… Нет, что-то все-таки общее было у всех пожилых чекистов, прошедших школу революции, гражданской войны, а потом и Отечественной.

С Золотовым Заурбек виделся в прошлом году в Москве, когда ездил в командировку. У того тоже был такой же просторный кабинет, такая же белая от седины голова и такие же нотки усталости в голосе, которые, однако, говорили совсем не о душевной инертности Золотова, как и этого полковника, а об обыкновенной физической усталости человека, который за всю жизнь так и не познал душевного покоя, сладкого сна вволю, долгого семейного уюта, который жил для себя урывками, от случая к случаю, и даже в эти редкие минуты мысленно казнил себя за то, что позволяет оторваться от огромного, неизмеримо большего по сравнению с его личной жизнью, личным счастьем, личными потребностями дела…

Полковник посмотрел в глаза Пикаева и улыбнулся так, будто понял, о чем думает сейчас этот капитан в штатском.

— Мне нравится, товарищи, что вы в своей работе рассчитываете на активную помощь милиции. Она лучше знает контингент, которым сейчас занимаетесь. Но не забывайте и о другой силе. Хочу дать вам совет…

Полковник вышел из-за стола и присел рядом с Пащенко и Пикаевым.

— Сан Саныч не забыл, конечно, как в сорок втором мы взяли в этом городе матерого фашистского шпиона. Мы долго работали с ним и дошли только до шестой легенды. Последняя фамилия, на которой он остановился, была, кажется, Телегин. Так, Сан Саныч?

— Так, — кивнул подполковник.

— Этот Телегин был немцем и обладал очень высокими организаторскими способностями. Сами посудите, — поднял указательный палец полковник, — из всякого отребья он организовал террористическую группу, причем на религиозной основе, хотя в ней были представители самых разных вероисповеданий: православные, мусульмане, баптисты, иеговисты, католики, протестанты… Все они верили в бога, каждый в своего, и все ненавидели Советы. Такой был наш противник психолог, эрудит, что сумел объединить их всех, несмотря на религиозную рознь.