Паутина

Потом пришел Андрей. Тяжело было в глаза ему смотреть. Я бы сказал — невозможно. Он мог меня избить до мяса, изрезать на лоскуты — я бы позволил. Говорил, кричал. Все ерунда.

Только взгляда его боялся. До трясучки, до лихорадки. Где-то там, внутри меня, жила надежда, что я все же не убил ее. Что случилось гребаное чудо, как в какой-то сказке, дешевом сериальном мыле, голливудском дерьме, и она выжила после меня.

Я боялся увидеть в его глазах правду, что ее нет. Там, на дне зрачков моего брата, увидеть могильный холм с крестом и сломаться окончательно, не дожить до той цели, которая все же заставляла меня потом день за днем не полоснуть себя лезвием, не спустить курок, не шагнуть с крыши. А хотелось. Адски хотелось. Закономерно в состоянии наркомана, выходящего из ломки после долгого "запоя" кристальной дрянью.

Так хотелось все прекратить, не выдерживал моментами, лезвие пальцами сдавливал, чтобы хотя бы боль почувствовать, потом на порезы спиртяку лил и снова резал. Нельзя сейчас. Потом. Позже. Придет тот день, когда можно. Но не сейчас. Не заслужил пока смерти. Слишком это просто.

Граф показывал мне кадры, говорил о ее невиновности, но не понимал, что это уже не имело никакого значения после всего, что я сделал. Что мне не стало, бл**ь, больнее или легче. Потому что с того момента, как я разжал пальцы на ее шее, я уже корчился от этой пытки — дышать тем воздухом, которым она больше не дышит. И не имело значения — виновата или нет. Мне легкие разъело серной кислотой задолго до этого. Хуже не стало… я так думал в тот момент, а когда он ушел, я стоял на полу, на коленях, и задыхался. Мне тогда казалось, что меня окунули в чан с кипящим маслом. Я выл. В полном смысле этого слова. Выл и рычал. Бился головой о стены, а потом снова слышал ее крики. Да-а-а-а, кричи, маленькая. Истязай меня. Только не уходи. В тишине не оставляй. Я боюсь тишины… там я совсем один. Там та колыбельная звучит похоронным маршем нашим счастливым мгновениям, когда я нежно любил тебя, а ты улыбалась зверю и верила, что он никогда тебя не обидит.

Сам нас наказал. Сам казнил. Невиновную… но самое страшное — я понимал, что поступил бы точно так же. Если все вернуть назад — точно так же, мать вашу. Что я за гребаный урод? Это и сводило с ума. Человек иногда видит выход, видит решение, видит возможности… а я понимал, что даже если она жива, то я бы снова убивал ее, если бы решил, что предала. И никто, ни одна живая душа, не даст гарантии, что я так не решу и через пять, десять лет. Никто. Особенно я сам.

Не было иного исхода, иного конца. У нас обоих и у любви это бл***кой, черной, больной. Не спросил у Андрея ничего больше. Не хотел знать где они ее… закопали. Я бы не пошел туда никогда. Это как осквернить то место. Меня там быть не должно.

Кто-то сейчас мог бы пафосно стенать, что я должен был ползти туда на коленях, рыдать и биться головой о плиту, но зачем? Это спектакль, это трусливое исцеление от боли, когда вот так… фальшиво. Глупо, наигранно. Мертвым наплевать на наши слезы, раскаяние, сожаления. Их больше нет. Весь этот фарс мы устраиваем сами для себя или для окружающих.

Принести ей туда цветы? После того как сам же и убивал. Я бы принес туда свое сердце. Вырезал аккуратненько и положил там… а так как это неисполнимо, то и нечего ходить. Все что хотел, я уже сказал ей за эти дни. И как дико тоскую по ней, и как бешено люблю ее. Только то, что жаль — не сказал, и прощения не просил. Она бы и не простила, и я не простил себя. Пустые слова. Никому не нужные. Такое не прощают. Есть вещи, за которые "прости" слишком мало. Да и не стоит. Они умаляют масштабы содеянного до ничтожного косяка. Нельзя просто "прости". Не в этот раз и не при этих обстоятельствах. Мог бы — в руки ей нож вложил бы, и к груди своей приставил, медленно, дюйм за дюймом, в сердце вогнал, глядя в глаза… Все остальное пафос, фальшь и ерунда.

Теперь меня вытягивало из сумасшествия только одно — жажда мести Бакиту и Ахмеду. Я думал о ней днями и ночами. Я рисовал на тетрадных листах их расчлененные тела и смаковал каждую деталь.

Из загородного дома Андрея съехал через месяц. К себе. Да. Я смог войти в наш дом. Слишком он наполнен ею, слишком пропитан воздух нашим счастьем. Очередная пытка, но я должен был жить именно там. Обязан. Смотреть на ее фотографии, наши фотографии, прокручивать обручальное кольцо на ладони и снова надевать на палец. Я не спал неделями. Вырубался под утро, а потом ставил будильник и снова обдумывал, как подобраться к Бакиту. Мне нужна была эта гонка и полное отрезвление мозгов. Изучал его вдоль и поперек. Каждый шаг, каждую сделку.

С Андреем мы почти не виделись. Я жил в своей мрачной тишине в окружении сигаретного дыма и марева кофе. Пока не созрел для того, чтобы поехать к брату и попросить его об единственном одолжении — помочь мне убить эту мразь. Убить его вместе. Только мы втроем. Я, Граф и Бакит. Наши личные счеты.

Тогда он мне и рассказал о Славе.