Паутина

Разгоряченный Андреев выстроил в ряд трех арестованных и мигом их всех опознал:

– Это Ефимка Беззубый, он же Ефим Степанович Рашковский. Серьезная птица, прямо пеликан, не меньше! Так… Вторым у нас Вовка Тридцатипятилетов, тоже головорез первый сорт. Третий… хм… похож, да не совсем… А! Николай Осокин, он же Петр Агеев, осужден на десять лет каторги за разбой. Удачно мы пришли на склад, ваше высокородие. А что с атаманом?

Как раз в этот момент Тимофеева подняли с пола и пытались поставить на ноги. Тот мычал и валился обратно.

– Эк вы его уделали, Алексей Николаевич. Любо-дорого смотреть. А я еще сомневался…

– Похоже, тут был сход головки, – высказал предположение Лыков. – Для обычного притона слишком много чести.

– Да, – сразу согласился главный иркутский сыщик. – Публика калиброванная. И ни одного кавказца, только русские. Что тут было, Беззубый? Что за съезд?

– Водку пили да селедкой закусывали, вот и весь съезд, – ответил Рашковский. – А тут вы…

Сыщики поняли, что быстрых признаний они не добьются. Бандитов увезли на Лесную, а Лыков остался обыскивать помещение. Что-то важное происходило тут до появления полиции. Но что? Четыре авторитетных бандита, все в бегах, один из них «иван». И говорили про тех, кто в столице, что их надо переголосовать.

Обыск дал результаты, но не те, на которые рассчитывал Алексей Николаевич. Были обнаружены ящики с американской подошвенной кожей, украденные с железнодорожных товарных складов. Нашлись также серебряные изделия на сумму около десяти тысяч рублей – явно воровская добыча. Все это питерца не интересовало. Уже с рассветом он явился в городское управление полиции. Там заспанный судебный следователь заканчивал допросы арестованных. Лыков чуял добычу и вытребовал у него распоряжение о выемке почтовой корреспонденции всех четверых. Потом разложил перед собой липовые паспорта бандитов и задумался.

Ребята говорили про Петербург. Тут девятнадцать «иванов», все сидят по тюрьмам, когда еще выйдут… А там, возле столиц, греются другие «иваны», они и решат, как им выгодно… Черт. Что же это значит?

Тут пришел Андреев и протянул Алексею Николаевичу лист бумаги:

– Не пойму, что такое. Но явно важное: у Тимофеева было зашито в подкладке.

Статский советник развернул листок. Сверху было написано: «Единогласно за Мезгиря». И подписи: Неизвестный, Тимофеев Василий, Сашка Чахотошный, Смушкарь, Хурда-Мурда, Толик Вятский, Пика, Кляун, Бызов «и еще десять человек из Зерентуя присоединились устно».

– Та-а-к… – Лыков даже взопрел. – Помните, они говорили про какие-то выборы? Когда мы стояли под дверью.

– Помню, – ответил титулярный советник. – Их девятнадцать, они кого хочешь переголосуют. И здесь девятнадцать подписей. Если считать присоединившихся устно. Что за выборы, Алексей Николаевич?

– Вы упомянули про Неизвестного, что он самый влиятельный в каторге «иван». Вот его закорючка. Остальных я тоже знаю. Пика и Кляун – московские громилы, тянут бессрочную каторгу в Александровском централе. Бызов верховодит Алгачской тюрьмой, Смушкарь и Толик Вятский – Кутомарской, а Чахотошный с Хурдой – Кадаинской. Устно присоединились те, кто держит Зерентуй, там всегда были свои вожди. Чуете?

– Нет.

– Перечисленные люди – «иваны». Они сидят в Нерчинской каторге. Каторга состоит из семи тюрем, в них и обитают наши девятнадцать ребятишек. Кто смог – подписал лично, остальных опросили заочно. Это голосование среди сибирских «иванов». Кого они могут выбирать, да еще в Петербурге? Только одно приходит на ум.

– Не может быть! – ахнул начальник сыскного отделения.

– А что же еще? «Иваны» выбирают себе «ивана ивановича». И вот послали в столицу гонца, сообщить, за кого они отдали свои голоса. Ну дела… Уже много лет, как нет такого. Не любят воротилы подчиняться. И вдруг засуетились. Что-то случилось…

– Алексей Николаевич, а кто такой Мезгирь?

– Мезгирев Петр Лукьянович, атаман Горячего поля.

– А что за Горячее поле?

– Самое страшное место в Петербурге. Болота, потаенные землянки, свои извозчики и организованное оповещение. Там укрываются беглые, а полиция не может их изловить. Интересно, с кем наш Мезгирь конкурирует. Но пленники навряд ли нам что-то скажут.

Лыков не ошибся: арестованные бандиты молчали. Тогда сыщик послал рассыльного городового на почтамт узнать, сохранились ли оттиски[18] телеграмм. У Тимофеева нашли паспорт на имя мещанина Лукина, и Алексей Николаевич предположил, что «иван» мог писать в столицу. Должен же был там его кто-то встретить. Однако рассыльный вернулся с пустыми руками:

– Так что, ваше высокородие, от Лукина никаких депеш послано не было!

Статский советник отпустил парня, а когда тот вышел, спросил Андреева:

– Михаил Павлович, вы ничего в нем не заметили?

– В ком, в рассыльном?

– Да.

Андреев пожал плечами:

– Городовой не хуже других. Фамилия ему Сидоров. Он уже семь месяцев служит. Расторопный. А что?

Лыков вскинулся:

– Вы же начальник сыскного отделения! Откройте глаза. Разве не видите, что он из уголовных?

Андреев уставился на питерца:

– Ну вы фокусник. На них что, написано?