Она взглянула на генерала Бакстера и совершенно искренне сказала:
— Я очень счастлива, что оказалась свидетельницей всего этого. Происходит что-то новое в истории войны. И заключается оно в том, что обе стороны правы. Обе сражаются за одно и то же.
— В самом деле? Мне не кажется… — Генерал не договорил. После довольно продолжительного раздумья он неохотно признал: — Южные штаты хотят быть свободными, но, — поспешно добавил он, — во имя своей цели они готовы разодрать страну на клочки и разрушить Соединенные Штаты.
— Получается, что слияние штатов сделает их более свободными? — в голосе Скаски звучало сочетание серьезности и легкомыслия.
— Я верю в это. Но сражаюсь тем не менее я не за это.
— В самом деле? А за что же?
— Я сражаюсь потому, что эти повстанцы на самом деле отступники: они отступили от договора, который объединял штаты.
— Они не хотели быть связанными.
— В таком случае им не надо было заключать этот договор.
Скаска понимающе кивнула. Они с генералом развернулись в обратную сторону и посмотрели на дюжину беглецов, собравшихся вокруг своего лежащего на земле товарища.
— У этих людей никогда не было возможности заключить договор или контракт со своими хозяевами. Я и мои друзья стремились вывезти их из несвободной страны. Мы уже договорились, куда их переправить. Там они найдут работу и обретут свободу. Почему вы должны препятствовать нам?
— Таков закон, мадам. Я не могу отпустить вас с ними, может быть, вопреки своему желанию.
Скаска печально улыбнулась и кивнула:
— Приходит время, когда надо выбирать: закон или свобода. И мне кажется, что лучше всего, если выбор будет непрост.
Бакстер нахмурился:
— Да…
Он плотно натянул на голову свою фуражку, и его челюсти приобрели квадратную форму.
— Возможно, это так. Но у меня на этот счет есть ряд приказов. — Он искоса взглянул на нее: — Вы — жена секретаря русского посла и, насколько я понимаю, это означает, что вы обладаете дипломатическим иммунитетом. Я дам вам сопровождающих и вместе с ними отправлю поездом в Вашингтон. Ваши спутники будут под охраной доставлены в Хагерстаун. Я гарантирую, что там они будут переданы федеральному шерифу. Их будут судить справедливым судом. — Он смущенно закашлялся:
— Вы — иностранка, и поэтому вам, я думаю, простительно непонимание.
С этими словами он быстро пошел вперед к ожидавшим его офицерам.
— Мы никогда не прекратим попытки добиться свободы, вы должны это знать, — тихо сказала она ему вслед.
Он не ответил, хотя и услышал ее слова.
Скаска вздохнула и последовала за ним.
Темплетон, не переставая, успокаивал беглецов, уверяя Натана, что все худшее для них позади.
— Что бы ни случилось, вас не отправят обратно в Джорджию.
— Но будем ли мы свободны? Смогу ли я сказать, что я — свободный человек?
Темплетон начал нервно кусать губы.
— Это будет так. Это должно быть так, если не в этом голу, то в следующем. Вы будете свободны. И вы, и ваши спутники, и все, кому пока не удалось бежать от своих хозяев.
Натан так пристально посмотрел на Темплетона, что тот поневоле опустил глаза. В конце концов Натан кивнул головой и отвернулся, его плечи согнулись, словно под тяжестью какого-то неимоверно тяжелого груза.
— Я… я понимаю.
Они стояли рядом, но, несмотря на это, между ними образовалось огромное расстояние, которое невозможно было преодолеть.
Валентин смотрел, как София осуществляет свою хирургическую операцию. Это зрелище вызвало у маленького каталонца странные смешанные чувства. Он восхищался тем, как сосредоточенно и четко она делает свое дело. Он также ясно видел всю глубину ее сострадания. Но в то же время он с трудом мог переносить это зрелище: окровавленные бледные руки Софии карманным ножиком разрезают тело Юэлла.
Он молча помогал, когда для него находилась работа, и делал это быстро и четко, хотя ему постоянно хотелось отвернуться. Он даже не возражал, когда София попросила его прижать свернутые влажные тряпки к ранам Юэлла, пока она готовила нитки, чтобы зашить эти раны.
Когда все было закончено, солнце еще светило, хотя уже спускалось к горизонту и посылало оттуда оранжевые лучи почти параллельно земле. По мере того как София обрабатывала и зашивала раны, Юэлл дергался все сильнее и энергичнее. И как раз в тот момент, когда Валентин собирался позвать кого-нибудь на подмогу, она затянула последний узел, обрезала конец нитки и облегченно выпрямилась.
— Должна сказать, что этот человек живуч и силен, как слон. Смотрите, он уже пытается подняться.
Она вытерла руки о влажную тряпку, продолжая внимательно наблюдать за Юэллом.
Одноглазый, а теперь уже и одноухий человек зашевелился, тряхнул головой и вдруг сел, неестественно выпрямившись и колошматя воздух кулаками. С его губ одно за другим сбегали ужасные, грубые ругательства и проклятия. Однако скоро сознание вернулось к нему, и его глаза приобрели осмысленное выражение. Он замолчал и начал неуверенно подниматься, наконец он встал, широко расставив ноги, словно находясь на качающейся палубе корабля.