Паутина прошлого

Этот час можно было бы потратить с пользой – прибрать в квартире или заняться стиркой, но Брагин рассудил иначе: он заварил чай. Не какой-то банальный пакетик, а крупнолистовой цейлонский в заварочном чайнике. Налил в любимую кружку (подарок сослуживцев) заварку, добавил кипяток. Приоткрыл балкон, почувствовав, как утренний ветерок принес в комнату запах сирени, и удобно устроился в кресле с твердым намерением не покидать его в ближайший час. Сделал большой глоток и подмигнул смешному псу, нарисованному на белом фарфоре. Очень ему нравилась эта кружка, хоть от верхнего края уже пошла трещина. Нравилась не только потому, что льстила самолюбию – под псом темнела надпись: «Лучшему сыскарю Питера», – кружка удобно лежала в руке и имела правильный объем. И чай в ней всегда был вкусным, даже из пакетика. Зато круассан, купленный вечером в пекарне, оказался черствым. Правы, ох как правы французы, покупая выпечку утром. Хотя чего ныть, французы-то, небось, и в выходные не ленятся, а идут в булочную.

И вот тут раздался звонок.

– Психиатрическая больница номер три беспокоит, – противным голосом проквакала трубка. – Вы хотели допросить Серебрякова, так врач дал разрешение.

– Олег пришел в себя? Может говорить?

– Мужчина, – недовольно каркнула трубка, – вы думаете, я шучу? У нас здесь серьезное учреждение. Раз врач сказал «можно» – значит, можно. Так вы приедете?

Брагин с сожалением посмотрел в сторону кухни. Выходной, форель… Но, с другой стороны, сам же торопил врача «Скворечника», чтобы как только, так сразу.

– Сейчас буду.

– Поторопитесь, а то я в сестринскую в другой корпус уйду.

Брагин нехотя поднялся с кресла и взглянул на дверцу шкафа. Костюма на ней не было, на выходные подполковник убирал его в шкаф. Да и рубашки свежей, пожалуй, тоже нет, все в корзине для грязного белья. Суббота – как раз время стирки и прочих домашних дел.

Вдруг вспомнилась бывшая жена. Когда она уходила, то уверяла, что последние годы от развода ее удерживало лишь чувство жалости. Как Брагин будет обходиться без нее? Женская фантазия рисовала апокалиптические картины пустого холодильника с повесившейся внутри мышью, пыль в углах и грязную посуду в раковине, а также самого Брагина – оголодавшего и непременно в тренировочном костюме с вытянутыми коленками, потому что содержать одежду в приличном виде мужчина самостоятельно не способен.

Подполковник самодовольно оглядел чистенькую квартирку, пусть и с недорогой и далеко не новой мебелью. «Как видишь, полный порядок», – мысленно возразил он бывшей жене. Но вопрос с рубашкой нужно решать. Хотя костюм, галстук… Слишком официально, демократичные джинсы с футболкой подойдут даже лучше.

Переезд на Удельной, как всегда, стоял в пробке. Оно и понятно – суббота, электрички на Зеленогорск шли одна за другой. Простояв час в длинном хвосте машин, Брагин обругал себя за недальновидность (мог ведь догадаться!), а теперь уже никуда не денешься. Потом, когда переезд открыли, он выругался еще раз, когда полчаса искал, куда припарковать «шевроле». Память у тебя ни к черту, сказал он себе: надо же позабыть про рынок. Пресловутый блошиный рынок на Удельной – знаменитая «Уделка» – стихийно вырастал каждые выходные на пустыре возле Фермского шоссе, как раз напротив психиатрической больницы. Соответственно, все шоссе на этом участке оказалось забито машинами продавцов и покупателей.

«Уделка», удостоившаяся упоминания самим «Форбсом», жила своей непонятной жизнью. Брагин никогда не понимал людей, которые с удовольствием копались в старье. По долгу службы ему приходилось бывать в этой клоаке, но чтобы добровольно – никогда! «Товар» здесь выставлялся на импровизированных прилавках, сооруженных из картонных коробок, но по большей части просто лежал на расстеленных на земле одеялах. Что это был за товар! Обшарпанные табуреты, чайники с вмятинами, древние самовары, ржавые пилы и шпингалеты, посуда из советских сервантов… Здесь можно было купить чугунное подстолье для швейной машинки, помятую трубу граммофона и картину, на которой Ленин с Горбачевым грозно выговаривали Хрущеву, а Сталин, Брежнев и Николай Второй внимательно слушали. Старые книги и журналы вызывали ностальгию по ушедшей эпохе, медали – смешанные чувства. Если их продавал пенсионер – жалость и стыд (нет, не за пенсионера, а за то, что действительность вынудила его продавать награды), если молодой амбал – негодование. Между «прилавков» сновали шустрые востроносые живчики от антиквариата. Приходили с самого утра, разглядывали монеты, статуэтки, редкие на «Уделке» иконы в надежде откопать жемчужину в навозной куче. А то и не жемчужину, а просто поделку, чтобы потом впарить ее под аркой Главного штаба не разбирающимся в искусстве иностранцам.