Паутина судьбы

– Чтобы водки с собой не брать, – твердо предупредила Тася.

Надо сказать, она вела себя с деревенской родней очень строго. «А то с ними, только прояви интеллигентность, сразу на шею сядут». Это Тася внушала Морхинину и давала всем чувствовать, что они тут босота, а она хором руководит в московских церквах. Бабы и старушки перед ней благоговели, мужики уважительно покрякивали.

Раненько, чуть посветлело и туман стал рваться, обнажая нежную зелень деревьев, двое мужчин прошагали в резиновых сапогах к концу деревни. Здесь, в сарае, похожем на бесхозную развалюху, замаскированный, стыл в каплях росы ржавый «Москвич» черт-те какого года выпуска.

Алеха положил в багажник две штыковых лопаты, несколько пустых мешков из-под картошки и запасную канистру с бензином. Внутрь, на сиденья, кинул сверток: хлеб с вареной бараниной, соленые огурцы, малую бутылочку самогона и заряженную свинцовым «жаканом» берданку – на всякий случай.

Щелястые створки у ворот сарая тихо прикрыли. «Москвич» не спеша выехал. Кренясь в лужах и рытвинах, выбрался на проселок, изуродованный гусеничными следами трактора. Добираться предстояло километров пятьдесят, не меньше. Ехали просыпающимися, золотистыми от первых лучей, ничем не засеянными полями.

– Скажи мне честно, Валерьян, – хитро щуря глаза, говорил Алеха. – Вот ты поехал со мной рисковать свободой, а то и жизнью. А зачем тебе много денег? Что ты хочешь купить? Мебель? Квартиру? Дачу настоящую выстроить? Может, за границу слинять?

Морхинин только усмехался. Алеха продолжал настойчиво:

– Я прямо скажу. Если повезет, я куплю иномарку. «Шевроле» хочу иметь и кататься на ней по всем окрестностям. Ну, а ты – скажи: что хочешь купить?

– Да ничего особенного… Так, по хозяйству… – соврал Морхинин. – Всяких проблем хватает…

На самом деле он давно задумал издать стихотворный сборник на хорошей бумаге и в красивой обложке. Пять лет примерно он публиковал в газете у Лямченко подборки своих стихов. Конечно, о собственном творчестве у него сложилось, как ему казалось, непредвзятое мнение. Но имелись сведения, что признанные поэты их одобряли. Найти издательство, выпускающее не авангард, а традиционную поэзию, представлялось Морхинину невозможным. Следовательно, стихи надо было издавать на свои деньги.

И вот туманным весенним утром двое мужчин в сапогах и телогрейках, с мешками, лопатами и ружьем, бросив «Москвич», пошли через лес к своей корыстной цели, недостойной законопослушного совестливого гражданина. Забрались в чащобу. По каким-то ему одному известным признакам Алеха обнаружил почти сровнявшиеся с лесной почвой и налитые грязной водой остатки окопов. Морхинин во всем подчинялся Алексею, так как родился, как он заявил, «на асфальте большого города» и в лесных порядках ничего не смыслил. Присели на поваленную старостью березу, перекусили. Потом стали копать.

Как ни удивительно показалось Морхинину, копал он довольно сносно. Помогла ежегодная наука, которую он постигал летом на огороде. Копал усердно, придерживаясь курса, указанного Алехой. И вот наконец лопата звякнула, задела что-то металлическое. Это оказалась немецкая каска. Рядом скалился набитым землею зубастым ртом грязно-желтый череп. Затем попадались какие-то кусочки зеленоватого металла: то ли осколки мин, то ли что-то от обмундирования, истлевшего в почве. Стали чаще откапываться кости, пряжки от ремней – и от наших, со звездой, латунные, и немецкие, с выбитой надписью.

Морхинина не повергали в мистический страх останки погибших. Он привык за годы работы в церквах отпевать еще одетых мертвой плотью покойников. А эти разрозненные кости солдат вызывали лишь тихую печаль, как надгробия старого погоста. Сначала он нашел немецкий кинжал в ножнах с крестообразной рукоятью, потом русский штык и бойцовую часть винтовки.

Неподалеку радостно засопел Алеха. Он извлек из засыпанной песком ямы сразу два немецких автомата-шмайсера. Оба оказались неповрежденными. Оставалось очистить их от затвердевшей земли, как следует отдраить, разобрать, смазать маслом и проверить годность.

Морхинин откопал советский автомат ППШ без приклада и невольно испытал при этом чувство некоей растроганности. Если человеческие кости были одинаковы – не различить немца от русского, – то оружие точно указывало на принадлежность погибших. Даже сугубо деловитый Алеха чуть взгрустнул:

– Да, полегли ребятишки, сражались за родину… Так и лежат неузнанные, неотпетые, непохороненные… За родину… А родина-то другая стала: одним – все, другим – ничего… Да и управление из-за бугра, из-за океана… Как скажут, так начальство наше под козырек… Сражались, погибали… Может, не стоило?

– Ну, ты это брось… – нахмурился Морхинин, как более информированный и начитанный о прошедшей Великой Отечественной. – То была не просто драка кто кого, а война на уничтожение… Если бы немцы взяли верх, выкосили бы население… Уж половину нации точно бы ликвидировали…

– И так половину ликвидируют, без войны, – вдруг жестко сказал ему Алеха. – Если только чудо какое спасет… Ладно. Давай копай, патриот.