Паутина судьбы

Он заметил, что передняя дверца «Вольво» открылась и появился мужской силуэт. Словно продемонстрировав свои очертания в вечернем сумраке, расправил широкий торс и направился к ссорящимся литераторам.

– Макс, уйми этого кретина, – развязным тоном сказала Ирина Яковлевна подошедшему. – Он мне надоел. Требует неизвестно чего.

– Слышь, ты, – скрипучим голосом выражая свое полное отвращение к Морхинину, произнес массивный Макс. – Чтобы через секунду… Усекаешь?.. Чтобы через секунду тебя не было поблизости…

– Напугал, – съязвил бывший хорист. – Да я…

Но Макс не дал ему договорить. Он пхнул Валерьяна Александровича в лицо мясистой ладонью. Отшатнувшись, Морхинин применил испытанный прием своей драчливой юности. Он резко ударил Макса носком башмака в середину голени. У «Пресс-центра» одновременно прозвучали визг редакторши и короткий рев Макса. Защитник Ирины Яковлевны упал набок и, скорчившись, обеими руками обхватил ногу.

Кто-то показался из «Вольво» с другой стороны. «Надо сматываться, пока в культурный спор не встряла милиция… Кажется, я ему кость сломал», – опасаясь последствий, подумал Морхинин. Он быстро пробежал мимо театра эстрады и завернул во двор, который знал с детства и который переходил непосредственно во второй, третий и задний дворы…

Зачем он все это затеял? Никак не может привыкнуть к хамству и сволочизму? Но ведь и раньше было примерно то же самое, разница только в нюансах. Все это гнусно, а могло кончиться для него печально. Вроде того случая, какой произошел в миллионерском vip-клубе.

Дома старушка-соседка сказала, что звонили по телефону и его спрашивали.

– Что вы им ответили? – встревожился Морхинин.

– Сказала: нету. А когда будет – неизвестно. Он здесь почти не живет. Я ведь знаю: ты, Валерьян, парень бедовый. Мало ли кто тебя разыскивает…

– Умница вы моя, Татьяна Васильевна, – умилился наш бесшабашный герой, поцеловал старуху в щеку и преподнес ей шоколадку, оказавшуюся у него в кармане неизвестно откуда…

И все-таки поближе к середине апреля (еще лежал грязно тающий снег) он опять положил в свой замызганный кейс рукопись повести и отправился в очередной путь: в редакцию журнала «Ноябрь».

За оградой двора, перед нужным ему домом, пристала к нему маленькая остромордая собачонка. Захлебываясь от ярости, собачонка забегала сзади с явным намерением укусить за ногу. «Что это? – думал Морхинин – Может быть, некий символ отомщения за искалеченную ногу защитника Ирины Яковлевны? Может быть, это мистика? Или магия? Эти две неосязаемые субстанции сейчас настойчиво овладевают литературой».

– Пошла прочь, проклятая! – замахивался он на собачонку. – Пошла, чтоб ты сдохла! Эй, чья собака?

Но никто на его ругань не отозвался. Остромордая собачонка продолжала наскакивать и, хрипя, как бешеная, рванулась к его ноге. Тут Морхинин, пожалуй, немного струсил. А что если и впрямь бешеная?

– Ах ты, зараза!

Наконец он высмотрел у стены дома обломок кирпича. Схватил его, примерился и удачно залепил в собачонку. Жалкий визг обозначил его успешный бросок.

Эй, где вы, борцы против жестокого обращения с животными? Можно забивать для своей жратвы сотни тысяч быков, телят, овец, поросят… Кого угодно! Это не считается жестокостью. Но ударьте злого обнаглевшего пса с волчьими клыками! Это может обойтись вам судебным разбирательством, штрафом, а в особых случаях (с привлечением общественности) и решеткой.

Стрелять из автомата, сидя в вертолете, по северным или благородным оленям – это допустимо, это спорт. Охотиться на тигров, буйволов, львов, слонов – это сафари. Таковы постулаты западной цивилизации, вколачиваемые в башки богатых россиян. Но – собака! «Собака – это святое», – заявила одна модная дама, когда ей указали, что ее пудель испачкал лапами кому-то пальто.

Раздраженный и запыхавшийся, он ввалился в довольно темный подъезд литературно-художественного журнала «Ноябрь». Нажал кнопку. Открыл какой-то взлохмаченный низенький человек, прямо замухрышка по сравнению с крупнотелыми мордастыми охранниками офисов и редакций.

– Вы к кому?

– Я автор.

– Тогда направо, к секретарю, – взлохмаченный глянул недобро.

Секретарь, умеренно миловидная русая девушка лет двадцати пяти, тут же внесла в компьютер фамилию автора, название повести, число и месяц принятия рукописи.

– Позвоните, пожалуйста, через месяц, – тихим голосом произнесла она, кладя «Круглого зайца» поверх тощей стопочки рукописей, видимо, таких же недотеп, как Морхинин.

Морхинин не задал ни одного дополнительного вопроса кроме одного:

– Если не подойдет, я могу забрать свою повесть?

– Да, конечно, – слегка удивилась секретарь маститого журнала. (Идиллия культурных отношений сотрудницы журнала с почтенным автором.)

Через месяц Валерьян Александрович позвонил в «Ноябрь». Секретарь взяла трубку. Морхинин сразу узнал ее тихий интеллигентный голос. Представился, спросил о судьбе своей повести.

– Одну минуту, – сказала секретарь, запрашивая компьютер. – К сожалению, ваша повесть отклонена.