Паутина судьбы

Тася и Морхинин пели в праздничном хоре храма Пресвятой Богородицы. Здоровье иногда пошаливало. Тася стала чаще простужаться. Руководила хором иной раз с повышенной температурой. А Морхинин нередко пел, проглотив таблетку, чтобы снизить давление. Нельзя сказать, будто он стал тяжелым гипертоником, но время от времени эта болезнь его донимала.

Тася отсылала по электронной почте его небольшие рассказы (чаще фантастику) в соответствующие редакции журналов. Иногда удачно. Но бедственное продолжение его неуклонно закручивающейся судьбы избрало для своих извещений телефон в коридоре коммунальной квартиры.

И именно так это выглядело черно-синим вечером, метущим за окном белой крупой: в коридоре дребезжит телефон, кто-то из симпатичных парней-соседей стучит:

– Валерьян, вас.

Морхинин подходит, думая о развитии фабулы своего приключенческого романа.

– Валерьян Александрович?

Он сейчас же узнал это нежное, срывающееся от горя сопрано.

– Юля? Вы, Юлечка? Вы… Что с ней?

– Умерла. – Юля плачет горько и жалобно, почти по-детски, хотя прошло десять лет с той поры, как он знал ее молодой девушкой.

Значит, Кристина Баблинская умерла недавно. Ее сестра еще не наплакалась.

– Но ведь положили на обследование. Почему – вдруг? Еще же не начали лечить. Ведь многих спасают…

Это Морхинин говорит совершенно зря. Христи, которая полусерьезно утверждала, что он ее единственный любимый мужчина, больше нет.

– Думали, у нее рак плазмы, – рассказывала, плача, Юля. – Это неизлечимо. Она знала, но надеялась немного пожить. А тут ночью приступ печени – и все. Как же так?… Она умерла в совершенном одиночестве. Только дежурный врач. – Неожиданно Юля перестала плакать. Видимо, взяла себя в руки и приступила к деловой части своего сообщения. – Валерьян Александрович, вы будете на похоронах? Кристину отпоют и похоронят на Даниловском кладбище. Там, где я вас с ней познакомила.

– Да, конечно, но… Видите ли, Юлечка, на отпевании и похоронах будет, наверное, присутствовать ваш супруг. А после того случая, когда он со своим спутником собирались меня избить, но меня спасло только ваше вмешательство, – с интонацией благодарности, но довольно уныло сказал Морхинин. – Мне бы не хотелось видеть вашего мужа.

– Ах, он и не помнит про то глупое недоразумение! – воскликнула Юля.

«Для хама, для обнаглевшего бандита это, может, и впрямь легкое недоразумение, – подумал Морхинин. – Расквитаться бы с ним… Да и с другими… – В душе он посмеялся над собой: экий я испанец-чеченец без кинжала. – Он приостановил самоиронию. – Зато с вальтером…»

– Мы вместе участвовали бы в отпевании, как когда-то, – настаивала Юля. – Все бы слушали и умилялись, не зная ваших отношений с покойной Христей, – Юля неожиданно усмехнулась.

– Моих отношений… с Христей? – переспросил Морхинин.

– Ну да, – уверенно произнесла Юля.

– Значит, вы осуждаете свою сестру? С каких это пор?

– С той Рождественской ночи, когда я изнывала одна в постели, а сестра занималась с вами любовью.

– Так вы не спали в ту ночь? Вы и позже знали о встречах Христи со мной?

– И не только с вами, но и с моим собственным мужем.

– Тогда я понимаю, как ваше горе искренне.

– Да, искренне! – крикнула в трубку Юля. – Несмотря ни на что!

– Нет, Юля, присутствовать на отпевании и похоронах я не буду. Как писатель, я приду почтить память поэтессы Баблинской в ЦДЛ на гражданскую панихиду. Извините, – чувствуя досаду, граничившую с бешенством, Морхинин положил трубку.

Утром, через день, он подумал и не пошел на гражданскую панихиду.

А еще через несколько дней по тому же телефону у него состоялся разговор с Юрием Ивановичем Зименковым.

– Как самочувствие? Как наши дела, старина? – бодро начал Зименков.

– Ты имеешь в виду бутылку «Белая лошадь»? Еще не откупоривал. Она по-прежнему стоит там, где поставили.

– Кто стоит?

– И бутылка, и лошадь. Там же лежит пачка «зеленых».

– Ха-ха-ха! Это очень остроумно! – однако в смехе Зименкова слышалось некое нервное сомнение.

– Все на месте, – еще раз подтвердил Морхинин. – Ты не хочешь ли переставить лошадь в другое стойло?

– Пока нет. У меня к тебе вопрос.

– Слушаю внимательно, навострив уши.

– Ты как-то говорил, что твою повесть «Круглый заяц» не вернули три журнала, хотя публикацию отклонили. Повтори названия этих журналов.