Паутина судьбы

Действительно, женщина без головного убора и в длинной шубе оказалась без какой-либо обуви, стоя на каменном полу со следами растаявшего снега. Вторая старушка дернула странную прихожанку за рукав и сказала внятно:

– Ты чего охальничаешь? Простоволосая да босая в храм заявилась.

Тут на молодую женщину стали обращать пристальное внимание и другие, отвлекаясь от службы. Постепенно стоявшие близ нее начали требовать, чтобы безобразница покинула церковный предел.

И тогда в храме раздался дикий вопль и жуткое завывание. Женщина сбросила на пол свою шубу. Совершенно голая, она стала метаться посреди церкви с криками, явно указывающими, что это умалишенная.

Морхинин оторвался от своего песнопения и увидел белое женское тело, освещенное колеблющимся светом шандалов. Женщина взмахивала руками, показывая черные подмышки. И рвалась к алтарю, не прикрывая лобка. Красивые груди, отблескивающая алебастром кожа поразили Морхинина.

– Держи! – закричал дьякон. – Как бы в алтарь не заскочила!

– Шубу-то, шубу-то на нее напяльте! – взывали старушки. – Ах, бесстыдница! Хулюганка! Милицию сюды!

Рысью прибежал прислуживающий в храме мужчина лет пятидесяти, здоровенный верзила. Он сгреб в охапку голую, неистово отбивающуюся безумную красавицу и закутал в шубу. Женщина, торгующая свечами и церковными брошюрами, позвонила в милицию. Потом вызвали «скорую помощь».

– Щирр! – пронзительно визжала простоволосая, извиваясь в его руках – Мадарга! Булдул! Иги-ги!

Внезапно глаза бесноватой закатились, она обмякла в богатырских объятиях служителя и, укутанную, ее унесли.

Только два человека в церкви – регент Таисья и отец Петр – продолжали службу, как бы нисколько не смутившись скандальным происшествием. Тася продолжала петь и дирижировать певчими. Морхинин заметил ее укоризненный взгляд и присоединил свой голос к хоровому аккорду…

Придя как-то на раннюю обедню уже весной, незадолго до Пасхи, все заметили закрытый гроб. (Иногда родственники просят поставить гроб с покойником вечером, чтобы он простоял в храме ночь и над ним ночью почитали покаянные молитвы псалтири.). Служба окончилась. Почти все прихожане разошлись. Хор раскрыл ноты с ирмосами отпевания. Батюшка в алтаре подготовился. Дьякон подкинул угольки в кадило и, взмахнув им, выпустил кудряво клубящуюся струйку дыма. Священник подошел к гробу, и тут сняли крышку.

Распространилось жуткое зловоние, которого, пожалуй, не припомнил никто из присутствующих, привыкших к отпеванию покойников. В гробе лежала старуха, накрытая до подмышек черным бархатом с вышитыми серебром, непонятными символами. Лицо старухи оказалось на редкость безобразным – типичное уродство сказочной колдуньи: нос, похожий на клюв хищной птицы, перекошенные словно в злобной и презрительной усмешке синие губы, выпирающий острый подбородок, запавшие щеки с каким-то, несмотря на косметику, отвратительным черным крапом.

Подошедший отец Петр нахмурился, что-то угрюмо пробормотал. Дьякон взмахнул кадилом. Тася собралась дать тон певчим. В ту же секунду икона Божьей Матери, находившаяся неподалеку в створчатом стеклянном футляре, старинная, чтимая и «намоленная», отделилась от стены и с грохотом упала на каменный пол. А у покойницы как будто задвигались лежавшие поверх покрывала скрюченные пальцы. Все невольно замерли.

Неожиданно отец Петр отвернулся и сказал крайне сердито:

– Не буду ее отпевать, да простит меня Господь, – и ушел в алтарь, на ходу развязывая нарукавники.

Дьякон почесал в затылке, но остался у гроба, машинально покачивая кадилом. Служители бросились к упавшей иконе, думая, что она повреждена. Однако на стекле не оказалось ни единой трещинки. Икону водворили на прежнее место. Все облегченно перекрестились.

Из алтаря вышел второй священник, молодой отец Спиридон. Этот батюшка отличался громким голосом и даже в благостные моменты службы решительными манерами.

– Я отпою, – произнес он ожесточенно, и в дальнейшем все требуемое совершал словно бы небрежно, грубо и быстро, пропуская часть заупокойных молитв.

– Все, аминь, – заключил наконец отец Спиридон. – Пускай забирают.

Вошли люди, пришедшие за покойницей в церковь. Их было четверо. Высокие мужчины среднего возраста в длинных одинаковых и черных, наглухо застегнутых пальто. Лица у всех четверых с острыми профилями, жесткими челюстями, желтовато-смуглой кожей. Они легко подняли гроб и понесли к выходу. Еще какой-то сопровождавший прихватил крышку гроба и протянул священнику внушительную пачку денег.

– Нет, не возьмем, – решительно сказал отец Спиридон.

Он повернулся к женщине, принимавшей обычно деньги за свечи, махнул и хору:

– Ничего от них не брать, слышите?

– Слушаюсь, отче честный, – по уставу ответила Тася со смиренным поклоном. – Да упасет нас Бог от всякого зла и соблазна.

Возвращаясь домой, они с Морхининым, конечно, обсуждали происшедшее событие.