Паутина времени

- Я ведь рабыня, сэр, - кротко отвечаю я. - Никто меня не отпустит. Никто не захочет терять денег за меня.

Теперь я вижу, что он немолод и не слишком красив. Волосы его уже поседели, и он смотрит на меня с сочувствием, но не с вожделением, как другие белые. Мне не слишком понятно сейчас - кто я на самом деле, и где я на самом деле: тут или там. Он расспрашивает меня о моих родных краях, и мне хочется рассказать ему о северном городе, о низком небе и стальной реке, но вместо этого я говорю о чудесном озере в Африке и о жестоких племенах, которые продали мою мать в рабство.

Потому что так нужно, так суждено и так было написано.

Он дотрагивается до моей руки, и я вздрагиваю. Как мне хочется сказать: уезжай отсюда, уезжай в Англию. Ты помнишь, твой друг писал тебе, что ждет тебя дома, и там ты сможешь издать свои записки: о Европе и о Вест-Индии, о твоих друзьях и знакомых? Послушай его, вернись. Но я ничего не говорю и возвращаюсь к стирке. Он берет гнедого жеребца за повод и уходит.

Невидимой тенью я порхаю над городом под названием Сен-Джон: моряки дерутся и пьют, бегут прочь с благословенного английского флота, потому что капитаном будет сын адмирала, а помощником - тот, кого он любит: дружески ли или физически, неважно. Соленая кровь, соленая вода и соленые слезы - варево, что неведомо, к счастью, нам, детям цивилизации двадцать первого века. Легко полагаться на себя, думала я, бесплотный дух, уцепившийся за петлю времени, когда не страшен завтрашний день, и как сложно жить в то время, не веря ни в Бога, ни в черта, где твои друзья умирают, где жизнь ничего не стоит: ни глотка воды, ни шага с обрыва.

Но хорошего всегда больше под луной, чем плохого: и на каждого отъявленного мерзавца приходились двое прекрасных людей, а на дурной поступок - три милосердных.

Я была доктором, который выкупил из рабства своего сына, чернокожего младенца, и была гордым капитаном, который не желал никого слушать, уверенным в своей правоте по праву рождения, и мимолетной портовой любовницей, и одиноким белым джентльменом в старом, полуразрушенном доме.

С каждой страницей перевода в нем оставалась частичка моей души. Снами ли были эти видения? Нет, они были настоящими, люди в них были живыми, как те, что ходили рядом со мной при свете дня. Не хватало лишь одного, чтобы именно он услышал меня - ведь если милосерден кто-то, кто живет там, наверху, он же может дать одну лишь встречу? Только одну, больше не надо. Пусть среди опунций и камней Вест-Индии, пусть среди старых домов Коломны, но ведь есть же где-то перекресток миров, куда можно прийти и попросить вернуть тех, кого ты любишь?

- Как мне найти эту нить? - спросила я в третью нашу встречу с Кнеллером. - Как вернуть то, что было?

Наверное, я была похожа на одержимую. Карл-Готтфрид был полной противоположностью: спокойный и сильный, невозмутимый, холодный.

- Я не знаю, - ответил он, и мне захотелось его убить, кинуть в него чашкой-ракушкой.

- Но вы ведь умеете путешествовать сквозь время! Вы сами говорили.

- Нет, - без улыбки возразил он, и лысина блеснула при свете лампы. - Я просто знаю, как можно сделать. Мой крест - совсем другой. Есть люди, которые знают ваше состояние. Вам надо их найти.

- Что я им скажу? Что хочу вернуться в прошлое?

Он покачал головой.

- Я не могу дать вам надежды. Ваша работа скоро будет закончена. Важно не упустить момент, когда пелена между вами станет совсем тонкой, понимаете? Если звезды встанут удачно, то кое-что получится.

- Вы пудрите мне мозги, - с досадой сказала я, и он удивленно приподнял одну бровь. - Наверное, я просто больна. Переутомилась.

- Выпейте еще кофе, - предложил он.

Когда я вышла под осенний дождь, я увидела в окне его силуэт. Кнеллер поднял руку, будто прощался, и почему-то мне стало печально, словно я знала, что мне не суждено вернуться в его гостеприимный дом. К темному асфальту прилипли желтые листья; все умирает, чтобы воскреснуть весной.

Работа близилась к концу, и меня даже хватало, чтобы бодро рапортовать об этом Арсению свет Викентьичу. Добрый старик разволновался, когда увидел меня, и предложил как следует отдохнуть, но я сослалась на грядущие праздники.

Последние страницы давались тяжело. Вот еще раздумья о дальнейшей жизни, и еще немного денег в банке, чтобы пожить потом всласть, когда он вернется в Англию. Но мертвых по морскому обычаю хоронят в море, а английские берега так далеки от Вест-Индии.

- Лихорадка, - проговорил судовой врач мичману. Несмотря на жару, доктор был в парике и при полном параде, словно готовился принять короля с королевой.

- Он выживет?

- Мое искусство бессильно, сэр. Я не хочу больше пускать кровь: жар не спадает. В здешнем климате это опасно.

Странно, но он словно знал, что я здесь, сижу на краю постели больного, точно боюсь его побеспокоить. Доктор удивительно напоминал Кнеллера: тот же тонкий нос, тот же голос, те же выверенные жесты. За стеной больничного барака шумело море: сердитое, рокочущее.

- Ты мог уехать, - говорила я, глядя на его осунувшееся лицо. - Как глупо все получилось...