Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона

— Прошу извиниться за меня перед их величествами и передать об отмене празднества. Я английский моряк, а в виду показался враг. Не вручите ли вы мне копию депеши, мистер Кларк? Я должен оправдать в глазах лорда Гуда свою поездку в Сардинию! — произнес Нельсон и, в то время как Кларк выходил из комнаты, подошел к Эмме. — Я сожалею о помехе, миледи, но война… От всего сердца благодарю его превосходительство за столь щедро оказанное мне гостеприимство. Ваши превосходительства могут быть уверены, что чудные недели… — Он встретился с ее взором и, смущенно оборвав прощальную речь, еле-еле был в силах пробормотать: — Будьте здоровы, миледи! Пусть Господь пошлет вам счастья!

Эмма с горечью усмехнулась:

— И это все? Больше вам нечего сказать маленькой Эмми? В эти дни… я надеялась приобрести друга… Теперь же… когда я призналась во всем… не потеряла ли я его, мистер Нельсон?

Видно было, что он был тронут. Он искал слов, но не находил, а затем, словно следуя внезапному вдохновению, подал ей листок:

— Сегодня утром я писал письмо жене… хотел вручить его ближайшему курьеру сэра Уильяма. И позволил себе в этом письме высказать свое убеждение и о вас, миледи, еще дотого, как вы рассказали мне все свое прошлое. Не соблаговолите ли прочесть?

Он протянул ей листок, указал на место, Эмма прочла: «Леди Гамильтон необыкновенно добра и ласкова к Джоеае. Она молодая женщина безукоризненного поведения и делает лишь честь тому высокому положению, которого добилась». Эмма вздрогнула:

— Так писали вы сегодня утром, милорд! А теперь… вечером?

Мягкая, ласковая улыбка осветила строгое лицо моряка.

— И теперь мне нечего изменять в нем, миледи! Не будете ли вы так любезны послать это письмо моей жене?

Нельсон подал Эмме письмо. На одно мгновение их руки соприкоснулись. И вдруг на Эмму накатилось нечто, бывшее сильнее ее воли. Она сжала его руку своими обеими, прижала ее к своей груди, к губам. Слезы выступили у нее на глазах.

— Друг мой! — пробормотала она. — Друг мой!

Вдруг… случилось что-то странное… В то время как Эмма чувствовала, что всю ее обливает горячий поток, рука Нельсона внезапно похолодела, на его лбу выступил пот, лицо приняло мертвенно-восковой оттенок. Эмма испуганно выпустила его руку, но она осталась вытянутой, словно у нее была собственная воля, более мощная, чем воля хозяина. Нельсон беспомощно смотрел на свою руку в безмолвном отчаянии, его губы дергались. На него будто повеяло ледяным холодом от мраморных плит пола.

Вдруг, словно получив удар молотком, рука резко опустилась и принялась дергаться в судороге во все стороны. Теперь между нею и Нельсоном началась дикая борьба. Стиснув зубы, он старался согнуть руку и расправить скрючившиеся пальцы, однако долгое время его усилия оставались тщетными. Наконец судорога улеглась, пальцы расправились, рука опустилась. Из груди Нельсона вырвался глубокий, трепетный вздох.

— Это ничего, миледи! — резко сказал он затем. — Последствия лихорадки, которую я схватил в Вест-Индии. Простите за тягостное зрелище и… будьте здоровы! Будьте здоровы!

Эмма видела его смущение, замешательство и безмолвно отпустила его. Она прислушивалась к отзвуку его шагов, пока тот не замер в далеких переходах, а затем заперла дверь на замок. Ей казалось невозможным видеть сегодня другие лица, слышать другие голоса. Пусть Джосая и Том уедут, не простившись с нею. Что ей из этого? Никогда она не увидит более Нельсона…

Никогда!

Эмма вышла на балкон, приникла к балюстраде, опустила голову на руки, уставилась во тьму. Теперь она знала, разлука все открыла ей… А тот безумный сон в объятиях сэра Уильяма?

Она любила Нельсона. И вот он ушел…

Никогда?

Когда-то она вышла из тьмы лондонских улиц, чтобы броситься в объятия Гренвилля: «Люблю тебя! Возьми меня!» Тогда она была правдива и величественна. Но теперь, после долгого позора ласк, переносимых с отвращением…

Может быть, Нельсон не смог бы воспротивиться ее красоте. Но его сердце принадлежало жене. Обольстительница могла бы привести его к той же самой низости, от которой страдала теперь и ее собственная душа, но потом он стал бы презирать, проклинать ее. Так не лучше ли, что он ушел?

Никогда!

Эмму знобило, она хотела вернуться в комнату. Но в этот момент на востоке затеплилось первое робкое сияние нового дня, и она, торопливо достав подзорную трубу, отыскала корабль.

Белые паруса уже распустились на реях, трепеща в порывах легкого утреннего бриза. Над водой неслось ритмическое пение — это матросы поднимали якорь. Корабль медленно заскользил по заливу.

Свет стал ярче, его пронизывали розоватые язычки. Вдруг на глубокий сапфир неба брызнули пурпурные лучи, отражаясь в голубой глади моря, играя на смарагдах мачт. Везувий отбрасывал далеко в море свою дымящуюся тень.

Из этой тени выплыл «Агамемнон». Пламенные диадемы играли на верхушках его мачт, пурпурная мантия окутывала корпус. Казалось, будто он уносился с поверхности моря на огненно-красных крыльях к небу, к солнцу. Королевский орел!