Павана

Ее послали выбрать дневной улов омаров из плетеных ловушек, расставленных вдоль берега. Она работала размеренно и ловко, проворно гребя вдоль линии буйков; корзины на дне лодки быстро наполнялись - в них кишели, ворочаясь, извиваясь и злобно потрясая клешнями, крупные морские раки черные и синевато-серые, как скалы. Бекки оценивающе поглядела на них. Знатный улов, на выручку семья будет есть целую неделю.

Преодолев сопротивление ленивого прилива, Бекки вытащила последнюю плетеную ловушку. Она была пуста, лишь на дне остались серовато-белые ошметки наживки. Девочка бросила просмоленную корзину обратно в море и проследила, как ее темный силуэт исчез в зеленых зарослях под днищем. Она распрямилась, ощущая боль в натруженных руках и плечах, прищурилась из-за бликов заходящего солнца и - увидела Корабль.

Судно приближалось быстро и бесшумно, взрезая и вспенивая носом волны. Грот убран, легкий бриз наполняет кливер. По воде ясно и приглушенно доносились перекрикивания команды. Инстинктивно девочка налегла на весла и направила свою лодчонку к берегу, чтобы побыстрее очутиться в безопасности на суше, подальше от чужака. Она причалила у Леджес - естественных каменных пирсов, которые выдавались в море, вытащила лодку и привязала ее на берегу, из-за спешки промокнув до пояса.

Незнакомые корабли редко заходили в залив. Рыбацкие баркасы - да, те были постоянными гостями: широконосые, с круглыми днищами, приспособленные только для каботажного плавания; а это судно было совсем иным. Бекки настороженно оглянулась, чтобы рассмотреть корабль, ставший на якорь в заливе. Какие изящные обводы; длинный, узкий и явно быстроходный! Гладкая верхняя палуба - без полубака и полуюта. Высокая мачта с выступающими утлегарями медленно покачивалась: словно огромный карандаш что-то рисовал в сереющем небе. Бекки стала карабкаться выше по скале, таща за собой тяжелую корзину с уловом, а потом, словно кролик, затаилась за кустом утесника и перепуганными карими глазами продолжала наблюдать. Она видела, как в рубке зажегся свет, отразившийся узкими полосами на волнах.

Это был пустынный унылый уголок. То ли неизбывная мрачная дума нависла тут, то ли что похуже. Может, черная тень древнего греха? Ибо именно сюда много лет назад пришел сумасшедший монах, который призвал в свидетели своего безумия волны, ветер и воды. Бекки не раз слышала эту историю, сидя на коленях у матери - про то, как он взял лодку и направился навстречу смерти, а деревушка была наводнена солдатами и священниками, которые осыпали местных жителей проклятиями за участие в бунте, вели допросы и изгоняли бесов из провинившихся. Толку от этого было мало, однако край мало-помалу угомонился сам собой - ведь любая буря когда-нибудь да стихает. И ветер, и волны равнодушны; а камни не знают и знать не желают, кто ими владеет - земной ли наместник Господа или английский король.

В тот вечер Бекки вернулась домой с опозданием. Отец ворчал и ругался, грозился побить, обвиняя ее во всех смертных грехах. Ему лучше других было известно, как она любит сидеть на скалах - сидеть и трогать руками окаменелости, которые змеились по разломам камней, будто застывшие ручейки, ощущать дуновение бриза, слушать шум волн и утрачивать понятие о времени. А дома, между прочим, целая орава детей, и всех корми, за каждым приберись, а жена болящая, мотает душу своим чертовым кашлем. От девки никакого прока у-у, тварь! Ишь, цаца, ей бы все прохлаждаться да мечтать! Может, лондониумским богатеям самое оно - мечтать да прохлаж-даться, а нам не по рылу, когда бьешься за каждый пенс.

Но в тот вечер он все-таки не поколотил Бекки. А о Корабле она ни словом не обмолвилась.

В ту ночь девочка долго-долго не могла заснуть, несмотря на усталость; слышала, как кашляет мать, наблюдала через раздвинутые занавески, как светает и небо становится бирюзовым, как на небосводе сияет одна планета, которая меркнет в свете поднимающегося солнца. Весь дом издавал глухие ритмические поскрипывания - тихие, как пульсация крови в барабанных перепонках. Неподалеку размеренно дышало море - могучий, незабываемый, неумолчный плеск...