Павел Филонов: реальность и мифы

Некогда в его залах висели картины новаторов. В главном зале стоял сверкающий стеклом макет башни Татлина. Там же находились проекты городов будущего, сделанные учеником Малевича — Суетиным ^[757]. Где они теперь?

В Институте проводились эксперименты по пространственному восприятию цвета. Опыты эти забыты, но могли бы быть интересными современному дизайну.

Матюшин проводил эксперименты парапсихологического порядка. В наглухо запертой аудитории ставился натюрморт. Предметы, из которых он был составлен, должны были угадываться телепатически и зарисовываться участниками эксперимента. Опыты носили название «Рисование затылком».

При всем возможном интерес[е] подобных проблем — эти эксперименты были ближе к парапсихологии, чем к живописи.

Везде искали нового. Много спорили о путях искусства — о путях жизни. Дискуссии в тогдашней неустановившейся атмосфере более походили на бурные митинги. Споры велись в университетских аудиториях, в первых Домах культуры, в Институте живописной культуры и в Академии художеств.

На этих диспутах часто выступал Филонов. Молодежь заполняла до отказа аудиторию в те дни, когда должен был говорить художник.

Все, кто помнит речи Филонова, единогласно утверждают сильное, почти гипнотическое влияние его на слушавших. Он говорил от души, убежденно. Во время выступлений его — все были уверены в его правоте. Обаяние пропадало, когда он кончал речь.

Все, кто помнят Филонова, все, кто видел Маяковского на трибуне, вспоминают о сходстве их выступлений. Они с первых слов овладевали вниманием аудитории.

Его современники

История школы Филонова имела свою долгую и трудную судьбу и периоды широкого влияния, известности, и тяжелые разлады и раздоры.

Взлетом ее славы, крупной вехой в ее жизни — была выставка в 1927 году в Доме печати ^[758].

Дом печати — тогдашний Дом писателя.

Необычайной и волнующей была эта выставка даже тогда, в эти бурные годы.

Ольга Федоровна Берггольц, вспоминая свою юность и далекую молодость века, пишет:

«Зал Дома печати на Фонтанке, формалистично настроенные художники <…> изукрасили такими картинами и скульптурами, что в зале было жутковато находиться… Но именно в этом зале мы слышали, как Владимир Маяковский также впервые читал свое „Хорошо“ и навсегда остался в памяти суровый, знобящий своей высотой взлет, который душа совершала в тот вечер, жутко и страстно внимая каждому слову поэта, настоящего властителя душ наших, настежь открытых миру» ^[759].

Статья была посвящена памяти поэта Корнилова Бориса ^[760], жизнь которого оборвалась в самом начале его творческого пути.

Маяковский читал в холодном Дворцовом зале ^[761], где на стенах и между колоннами горели тревожные отзвуки пожара. Стены дворца горели живописной публицистикой молодых филоновцев.

А за окном метался жестокий, непонятный и опасный мир.

Еще не объявлены войны.

<…> Вспоминает о прошлом женщина-художник, книжный иллюстратор, бывшая ученица Павла Николаевича Филонова ^[762].

И как все вспоминающие, она говорит о войне и блокаде.

Блокада.

Страшный рубеж памяти — его не перешагнешь, — говоря о былом.

Пришла похоронная с фронта.

Убит любимый.

Тоже художник, ученик Филонова.

Снаряд угодил в комнату, разворотил все. Изорвал в клочья все, что было создано за годы работы у Филонова.

Пришлось перебираться в чужую квартиру, уже замерзшую, уже оставленную, ломать на топливо чужую мебель.

Холод, замерз водопровод, нет воды. Голод. 150 граммов (хлеба.  — Л.П.)пополам с целлюлозой. Очереди закутанных, полумертвых людей за блокадными граммами.

И все же, несмотря ни на что, держала художница ослабевшими, отмороженными пальцами карандаш, рисовала блокаду. Иллюстратор детских книг стала художником бедствия и мужества осажденных.

Суровая выучка Филонова.

Не опускать глаза перед бедой, не отводить глаз от беды. В эти рисунки, в эту графику вошла убедительность лично пережитого.

Не увиденное, а выстраданное самой, «перенесенное на горбу».

Писать маслом, грунтовать холст — не было сил. Замерзало все. Только карандаш и бумага. Но долго хранился, вопреки голоду, неприкосновенный запас художника — рыбий клей и мед, на которых приготовлялся грунт для холстов. Так учил Филонов, с самого начала, с приготовления грунта для холста. И бензин ^[763], на котором размешивались краски, долго не переливался в лампочку-коптилку, потому что электричества не было.

Сил хватало лишь на то, чтобы держать в руках карандаш.

А сейчас некому передать полузабытые секреты мастерства, старую суровую выучку.

Иные поколения кругом.

А за всем этим, за смертями и горем — была когда-то юность и молодые надежды.

Были сумбурные и озорные двадцатые годы.

Было участие ее в выставке [19]27-го года в Доме печати. Самое яркое воспоминание ее молодости, самая крупная веха в истории Школы.

Выставка в Доме печати не была обычной выставкой картин.