Павел I

Составленная таким образом уверенность в действительной кончине повлекла за собой подчинение и преображенцев. В то же время последовало распоряжение о нескольких арестах. Но они не были продолжительны. Вместе с генералами Малютиным и Котлубицким генерал-прокурор Обольянинов получил свободу через несколько дней. Кутайсову удалось, неизвестно каким образом, скрыться при первой же тревоге, и он нашел убежище в доме своего друга, Степана Ланского, отца будущего министра внутренних дел. На другой день он мог спокойно вернуться в свой дом на Адмиралтейской набережной. Г-жа Шевалье отделалась домашним обыском и конфискацией нескольких бумаг. Когда она через несколько дней попросила заграничный паспорт, Александр любезно велел ей передать, что «он сожалеет о том, что здоровье артистки заставляет ее покинуть Россию, куда, он надеется, она скоро вернется, для украшения французской сцены».

В Зимнем дворце неизменный Трощинский составил другой манифест, – простое перефразирование нескольких слов, сказанных новым государем семеновцам. Возобновить правление Екатерины – вот программа, на которой окончательно остановился ее внук. Он недолго оставался ей верен. Он позаботился с самого начала отменить некоторые из последних постановлений своего отца, изменив состав высших служащих, начиная с Обольянинова, который был уволен за очищение тюрем. Одной из первых его мыслей было потребовать к себе военного министра, только что уволенного Павлом. Он, рыдая, бросился ему на шею:

– Мой отец! Мой бедный отец! – Потом сейчас же спросил: – Где казаки?

Он хотел сказать: «Орлов и его товарищи», плутавшие по дороге в Индию. Немедленно был отправлен курьер с приказанием вернуть их назад. Этот Индийский поход был в связи с безрассудной враждой к Англии, и со дня на день победоносная эскадра Нельсона могла появиться у русских берегов. Но Александр и его советчики, по-видимому, беспокоились о ней не более самого Павла. Это была война покойного государя, и не должна ли она окончиться с его смертью? Пален ограничился тем, что уведомил Лондон о перемене главы правительства, не обмолвившись ни одним словом, которое можно было бы счесть за извинение или попытку примирения, и это высокомерие имело полный успех. В феврале Питт вышел в отставку, и ни его преемник Аддингтон, ни Гауксбюри, заместивший Гренвиля, не были способны проявить суровость там, где он выказал столько умеренности. И тот и другой предугадали неизбежное примирение, послав командирам английских эскадр приказ прекратить все враждебные действия и объявив о скором отправлении в Петербург посла, который постарается восстановить прежние отношения между обоими государствами. Нельсон, правда, так разлетелся, что остановился только на Ревельском рейде, после чего выказал намерение подойти к Петербургу, «чтобы лучше доказать, говорил он, свое мирное расположение и наполнявшее его чувство глубокой дружбы». Эту демонстрацию те, к кому она относилась, нашли излишней, даже совершенно неуместной, но она не повлекла за собой никаких осложнений.

Приехав в Зимний дворец, Ливен был неприятно поражен: приближенные нового государя дышали весельем и надменностью. Среди людей, всецело отдавшихся восторгам достигнутой победы, один великий князь Константин казался заплаканным. На другой день Санглен заметил то же самое. В нескольких шагах от великого князя офицеры громко и весело разговаривали: можно будет одеваться как угодно, носить фраки и круглые шляпы, как прежде! В другой группе Николай Зубов, разговаривая с князем Яшвилем, обсуждал события истекшей ночи:

– Жаркое было дело!

Константин лорнировал тех и других и в момент, когда все стихло, произнес, как будто про себя, но так, чтобы его все слышали:

– Я велел бы их всех повесить.

Несколько дней спустя он сказал Саблукову:

– Мой друг… после всего, что произошло, мой брат может царствовать, если ему угодно, но если когда-нибудь престол должен будет перейти ко мне, я, конечно, от него откажусь.

Как известно, он действительно сделал это.

Однако даже среди лиц императорской фамилии только он и Мария Федоровна проявляли такое настроение. Александр, правда, имел вид виноватого, которого мучит совесть. Возвратясь в Петербург, несколько месяцев спустя, Адам Чарторыйский нашел его все еще погруженным в уныние и, стараясь его развлечь, получил следующий ответ:

– Нет, это невозможно, против этого нет средств. Как вы хотите, чтобы я перестал страдать? Это не может измениться.

С другим другом он говорил будто бы более определенно:

– Все неприятности и огорчения, какие мне встретятся в жизни моей, я буду носить, как крест.

Тем не менее, чтобы известить о своем вступлении на престол Берлинский двор, он избрал сына красавицы Ольги Жеребцовой, хотя не мог не знать, какую роль сыграла в заговоре его мать!

Что касается Елизаветы, то через три дня после катастрофы она писала своей матери, что теперь «она вздохнула вместе со всей Россией». И что было необходимо, чтобы эта страна «какой бы то ни было ценой» освободилась от крайнего деспотизма, от которого страдала.