Павел I

Исторический миф – это игра нашей памяти, переставляющей причины и следствия в соответствии с мифологическим правилом сопряжения всего – в одном. Вот классическое определение всеобщей истории: «Она должна собрать все народы мира, разрозненные временем, случаем, горами, морями, и соединить их в одно стройное целое; из них составить одну величественную полную поэму» ( Гоголь. С. 42;список сокращений см. в конце книги). Частная история – история одной эпохи и отдельной жизни – делает примерно то же самое: собирает, соединяет и составляет все разрозненное в одно целое – только в меньших форматах.

Вот пример одной из таких частных историй, непосредственно относящихся к предстоящему изложению жизни и царствования императора Павла Первого:

«Правительственная политика, проводимая в эти годы, вполне соответствовала личности императора – человека капризного, деспотичного, переменчивого в своих решениях и привязанностях, легко подчинявшегося необузданному гневу и столь же легко менявшего гнев на милость, сентиментальность у него соседствовала с жестокостью. – Эти черты характера Павла проявлялись еще в годы, когда он был наследником престола. Два увлечения целиком поглощали его энергию: страсть к вину и страсть к муштре. <…> Не менее отчетливо прослеживается и мания преследования. Подозрительность Павла распространялась не только на придворных и вельмож, но и на членов собственной семьи. <…> Его притязания относительно сосредоточения всей полноты власти в собственных руках были беспредельны, но они далеко превосходили его способности» ( История России. Учебник 1996 года. С. 368, 370).

На этом примере хорошо видно, как важен в мифе слог, внушающий читателю и слушателю нужное впечатление от сказанного: капризный, деспотичный, превратить страну в казарму, мания преследования, притязания…

Попробуем сказать то же самое другим слогом – будет другой миф:

«Правительственная политика, проводимая в эти годы, вполне соответствовала личности императора – человека непредсказуемого, властного, неожиданного в своих решениях и привязанностях, легко увлекавшегося порывами негодования и столь же легко уступавшего движениям доброго сердца; сентиментальность у него соседствовала с твердостью. – Эти черты характера проявлялись еще в юные годы, когда он был наследником престола. Два увлечения целиком поглощали его энергию: страсть к пирам и страсть к военному делу. <…> Не менее отчетливо прослеживается и чувство разочарования не только придворными, но и членами собственной семьи. <…> Его стремления относительно сосредоточения всей полноты власти в собственных руках были неколебимы, но они далеко превосходили возможности их осуществления».

Литературный прием, использованный во втором мифе, называется тавтологией– то есть повторением другими словами уже сообщенной ранее информации. Однако, хотя сказано и похоже, в целом выходит совсем иное значение: заменив осудительные слова словами доброжелательными, мы видоизменили общий смысл сказанного и из негодующе-презрительного мифа образовался миф сочувственно-снисходительный.

Конечно, не все в мифе принадлежит слогу. Предопределяя впечатление от сказанного, слог безразличен к сути сообщаемой информации. Между тем оба мифа, хотя и разным слогом, сообщают, наряду с правдоподобными, сведения сомнительные и ложные.

Так, известие о том, что некоторые черты взрослого характера императора Павла Первого проявились еще в юные годы, не подлежит оспориванию, во-первых, потому, что так происходит обыкновенно со всеми людьми, а во-вторых, потому, что нрав Павла в начальном возрасте очень подробно описан одним из его учителей – Семеном Порошиным: в течение года с лишним он ежедневно записывал все происходившее во время общения с воспитанником, а так как Порошин был человек наблюдательный и умный, то сумел очень подробно и аналитически запечатлеть натуру Павла. Действительно, некоторые черты характера, запомнившиеся впоследствии всем современникам императора, определились задолго до восшествия на престол, и, чтобы убедиться в правдоподобности этого мнения, достаточно перелистать дневник Порошина.