Павел I

Сенатор Трощинский почел долгом вступиться и сказал несколько примиряющих фраз, что, конечно, должно злых господ, мучающих подданных своих, обуздать, и вообще на сей предмет поставить правила, но что благородное сословие дворян в сенате, конечно, само позаботится о сем и порочных членов непременно извергнет.

— Господа, не довольно ли разговоров? — сказал Пален. — Прежде надо дело сделать, а потом рассуждать о конституциях. Некую запись можно взять с Александра. Но прежде задуманное исполнить в точности. Плюю на тех, кто говорит только, а дела не делает. Каждый должен сегодня свой долг перед отечеством исполнить. А диспозиция объявлена. Итак, выпьем последний кубок и вперед!

— Вперед! Нечего рассуждать! Там видно будет! — закричали заговорщики.

— Rappelez-vous, messieurs, — раздельно, четко, громовым голосом сказал военный губернатор граф Пален, — rappelez-vous, messieurs, que pour manger une omelette il faut commencer par casser les oeufs![31]

И, осушив свой бокал, Пален бросил его на пол и разбил вдребезги. Многие последовали его примеру.

XII. Разъезд

Первыми с ужина отбыли генералы Талызин и Депрерадович. Они должны были собрать участвовавшие в заговоре батальоны: генерал Талызин своих преображенцев на дворе дома английского клуба близ Летнего сада; генерал Депрерадович — семеновцев на Невской перспективе вблизи Гостиного двора против улицы, ведшей к воротам главной ал леи Михайловского замка. Пикеты семеновцев должны были занять внутренние коридоры и проходы замка. Бывшие на ужине генералы, полковники и офицеры различных гвардейских полков были разделены на две колонны. Военный губернатор Пален и генерал Уваров с небольшим числом лиц должны были присоединиться к батальону семеновцев генерала Депрерадовича.

Князь Платон и граф Николай Зубовы, Бенигсен и большая часть заговорщиков должны были ехать в английский клуб и стать во главе батальона преображенцев генерала Талызина. Именно заговорщикам второй колонны предстояло пройти по потайным лестницам, чтобы арестовать императора в его спальне, отвезти в крепость и там предложить ему подписать акт отречения от престола.

Большая часть заговорщиков вполне оправдывала мнение о них Палена и Бенигсена как о «ватаге вертопрахов». Уже то умственное напряжение, которого потребовали речи Зубова и Талызина, их утомило, и они спешили в непринужденной болтовне, остротах и каламбурах вылить свое мозговое раздражение. Наиболее серьезные и дельные из заговорщиков отбыли с Талызиным и Депрерадовичем, чтобы вести солдат к замку. Эти почти не пили за ужином и были в суровом, твердом и мужественном настроении. Им было поручено расставить внешние и внутренние караульные пикеты. Совершенно трезвы были и солдаты.

Но оставшиеся еще в пиршественной зале про являли крайнее легкомыслие. Под влиянием винных паров предприятие им казалось весьма легким и удобоисполнимым. Одни с хохотом и остротами помогали переодеваться князю Платону, напевая

Le nom de patrie
Fait battre mon coeur!
Mon 'ame est romplie
D'une sainte ardeur.[32]

Им представлялось, что они «освободители», как они себя именовали, разыгрывают Вольтерова «Брута» или «Смерть Цезаря». Кавалергардский подпоручик с жестикулировкой российского императора воображал, что он Брут, «r'epublicain farouche», «cruel citoyenn» — Brutus — «се puissant g'eni'e, ce h'eros arm'e contre la tyrannie»[33].

И он напыщенно декламировал александрины Вольтера:

Toujours ind'ependant, et toujours citoyen,
Mon devoir me suffit, tout le reste n'est rien
Aller, ne songer plus qu'a sortir d'esclavage![34]

И полковник князь Яшвиль, желая высказать начитанность и знакомство с Вольтеровой трагедией, закатывая глаза, подавал реплику кавалергардскому подпоручику:

О m'anes de Caton, soutenez ma vertu![35]

— Вы, молодые люди, еще неопытны суть, — вдруг резким, неприятным голосом сказал генерал Бенигсен, поднимаясь и выпрямившись. Старческой слабости, с которой он до сих пор, улыбаясь уксусной улыбкой, присутствовал на ужине и при начавшемся разъезде, как не бывало. Глаза его горели зловещим огнем под косматыми бровями, и весь он напоминал огромную ночную хищную птицу.

— Вы суть неопытные и полагаете, что низложить императора России — то же самое, что играть на сцене трагедию. Есть небольшая разница!

— Если вы так опытны в этих делах, — закричал князь Яшвиль, — то и ведите нас, генерал!

— Вперед! Не о чем более размышлять! — устремляясь вон, закричал кавалергардский полковник граф Голенищев-Кутузов. — Но благодарен подпоручику, воодушевляющему нас благородными строфами великого фернейского старца! — И, обращаясь к нему, граф Голенищев-Кутузов продекламировал слова Кассия: