Павел I без ретуши

Наконец, утверждали, что, когда государь был в дурном расположении духа, не следовало ему попадаться на глаза под опасением за честь и свободу. Это была низкая клевета, как я в том убедился из неоднократного собственного опыта. Наблюдения мои внушили мне доверие к характеру государя, и я полагаю, что некоторая скромная смелость и прямой взгляд спокойной совести никогда не были ему неприятны. Только робость и застенчивость перед ним могли возбудить его подозрительность, и тогда, если к этой подозрительности присоединялось дурное расположение духа, он в состоянии был действовать опрометчиво. Поэтому я поставил себе за непременное правило никогда не избегать его присутствия, и, когда я с ним встречался, непринужденно останавливался и скромно, но прямо смотрел ему в глаза. Не раз случалось со мною, когда я находился в одной из его комнат, что лакеи вбегали впопыхах и кричали как мне, так и другим, что император идет и что мы должны поскорее удалиться. Обыкновенно исчезала большая часть присутствовавших, часто даже все; я один всегда оставался. Государь, проходя мимо меня, иногда просто кивал мне головою, но чаще всего обращался ко мне с несколькими милостивыми словами.

Я именно помню, что в одно утро со мною был подобный случай и что обер-гофмаршал сказал мне потом: «Вы можете похвалиться своим счастием: государь был сегодня в самом дурном расположении духа». Я улыбнулся, потому что убежден, что это счастие выпало бы на долю каждого, у кого сияла бы в глазах чистая совесть. […]

Характер Павла представлял бы непостижимые противоречия, если бы надлежало основывать свои суждения на одних только подобных чертах, не принимая во внимание побочных смягчающих обстоятельств. […]

Императору Павлу ставили в упрек, что почти ко всем тем, которые некогда окружали его мать, он питал нерасположение, одинаково распространявшееся на виновных и невинных и нередко побуждавшее его обращаться не по-царски с вернейшими слугами государства. Упрек этот был справедлив.

Из «Записок» сенатора Ивана Владимировича Лопухина:

В императоре Павле, можно сказать, беспримерно соединялись все противные одно другому свойства до возможной крайности; только острота ума, чудная деятельность и щедрость беспредельная являлись в нем при всех случаях неизменно. Пылкость гнева его никогда, однако же, не имела последствий невозвратных. К строгости побуждался он точно стремлением любви, правды и порядка, коего расстройство увеличивалось иногда в глазах его предубеждением. Сильное впечатление в нраве его делало, конечно, то, что от самого детства напоен он был, так сказать, причинами к страхам и подозрениям и что безмерная деятельность его стеснялась невольным бездействием до тех немолодых уже лет, в которых вступил он на престол. Я уверен, что при редком государе больше, как при Павле I, можно было бы сделать добра для государства, если бы окружавшие его руководствовались усердием к отечеству, а не видами собственной корысти.

Из переписки дипломата Семена Романовича Воронцова:

…слова ваши касательно характера покойного императора, являвшего собой смесь наилучших качеств с крайней жестокостью, каковая и возобладала под конец, совершенно справедливы; однако надобно присовокупить сюда и то, что приступы жестокости все усиливались и повлияли на его рассудок, ибо вполне очевидно, что в последние 8–10 месяцев впал он в явное безумие. Вызов, сделанный им нескольким государям выйти на поединок и опубликованный по его велению в газетах, равно как и многие другие черты, неопровержимо свидетельствуют о расстройстве ума. Вследствие чего я не отношу на сей счет дурного сердца его деяния тиранства и жестокости, кои омрачили последнее время царствования. Я более склонен сожалеть, нежели обвинять, и никогда не забуду его благодеяний в первые два года правления…

Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:

По данному мне наставлению я должен был преклонить одно колено перед самодержцем, но это никак мне не удавалось. Напрасно силясь согнуть жесткое голенище высокой ботфорты на левой ноге, я внезапно рухнулся на оба колена. От императора не укрылось, чего стоило мне все это усилие и как твердо преодолевал я оное. Он улыбнулся, поднял меня обеими руками вверх, опустил на стул и сказал своим особенным хриплым голосом:

— Садитесь, милостивый государь! Как вы провели ночь у нас? Что вам снилось?

Ответ мой: «Ничего, ваше величество!» — по-видимому, совершенно поразил генерала Дибича.

— Да, да, — поспешил я прибавить, подмигивая Дибичу. — Я слишком устал и потому не видел никакого сна.

Дибич побледнел; но так как император принял мой ответ милостиво, то взор его прояснился.

— Вам понравится у нас, — сказал Павел, оглядывая меня с ног до головы. — Сколько вам лет?

— Тринадцать, ваше величество.

— Видели свет?

— Я имел честь вам доложить, что увидел его тринадцать лет тому назад.