Павел I. Сын Екатерины Великой

Вся эта дипломатическая игра, пущенная в ход для сближения с Францией, вырабатывалась в какую-то бессвязную и крайне запутанную пьесу, и, подобно Крюденеру в Берлине, Колычев в Париже был человеком менее всего способным выяснить ее смысл и облегчить развязку. Он казался, наоборот, созданным для того, чтобы еще более запутать этот и так уже сложный вопрос. Сам император Павел называл его «бестолковым», и даже Панин считал его «негодным для важного поручения». С узким формализмом он принес на свой новый пост во всей их полноте и неизменности все свои вчерашние идеи и непримиримую ненависть, от которой Павел и Ростопчин старались хоть отчасти освободиться. Он допускал, строго говоря, заключение мира с республикой, но ему представлялось крайней непристойностью вступать с ней в союз, независимо от выгод, которые можно было ожидать от этой комбинации и которые он находил очень сомнительными. Павел считал его послушным орудием, потому что он был человек ограниченный; но он был также упрям и решил поэтому ровно ничего не делать, чтобы устранить трудности, с которыми он не мог не столкнуться при выполнении своего поручения. И он нашел себе для этой игры осторожного, но убежденного помощника, в лице маркиза Луккезини, в свою очередь имевшего поручение препятствовать заключению и мира и союза, из которых Пруссия не надеялась извлечь выгоды для себя. Путешествуя, кроме того, с многочисленной свитой и с величественной медленностью, посол Павла прибыл к месту назначения лишь на другой день после Люневильского мира, подписанного 9 февраля, а это событие значительно изменяло намерения, о которых первый консул сообщил перед этим в Петербург.

У Цезаря не оставалось больше прежних причин отдавать себя до известной степени в распоряжение Дон-Кихота, прося его содействия. Он мог теперь, наоборот, ждать, что его попросят, и ему больше нечего было торопиться. Раз Австрия не воевала, континент оставлял его в покое, а на море угрозы Англии были направлены в данный момент скорее на Россию и ее союзников. Ввиду того, что изменилось положение вещей, роли должны были тоже измениться, и так на самом деле и было. Одно за другим, 2-го и 15-го января 1801 года (старый стиль), Павел послал человеку, с которым недавно обходился так пренебрежительно, другие два письма, более настоятельные, чем те, которые получил от него, и почти умоляющие, убеждая его предпринять что-либо против «их общего врага». Он хотел сказать «против Англии», и еще ранее заключения договора обнаруживал общность интересов и оружия с «узурпатором». Но и ему, в свою очередь, пришлось ждать ответа. Только 27 февраля первый консул ему ответил, и каким образом! В уважение к его желанию, он излагал в официальной форме план высадки в Англии, но он диктовал ее условия: соединение русского Черноморского флота с французской и испанской эскадрами в сицилийских водах; командирование русского или прусского корпуса в Ганновер, «чтобы не оставалось сомнения в закрытии Эльбы и Везера». Ранее заключения союза он забирал командование в свои руки и, кроме того, обращая внимание на присутствие Мюрата и его дивизии у Неаполитанской границы, он приглашал Павла приложить свои старания к тому, чтобы Фердинанд IV «вел себя как следует», т. е. чтобы он закрыл свои порты англичанам. Он не выказывал ни малейшего намерения пощадить любимца царя и не давал повода предположить это, и де Галло, который, приехав ранее Колычева в Париж, с мыслью принять участие в переговорах, предвещаемых этим посольством, натолкнулся на твердое решение – отстранить его. Итальянские дела, сказали ему, должны обсуждаться в Италии, и Мюрат вместе с Алькье, приставленным к нему в качестве полномочного министра, имел поручение привести в порядок неаполитанские дела или мирным путем, или оружием.