Павел II. Книга 3. Пригоршня власти

— А ты пиши по-испански. Ты очень хорошо пишешь по-испански, назидательно сказал дед. Володя ухватил лапой из вазы яблоко и вгрызся в него всем клювом. Пребывая во псах, он этой радости по истертости зубов давно был лишен и теперь вот, в попугаях, при любом удобном случае наверстывал. Собачьим, но и попугаячьим чутьем Володя осознавал, что Верховный Масон где сел на деда, там и слезет: древняя мудрость, лишенная содержания, утрачивала всякий смысл в гомоне Птичьего рынка, который один только, помимо внуков, и волновал сердце деда. Впрочем, некая тревога в душе Эдуарда Феликсовича росла, это Володя чувствовал и вдруг осознал, что тревога у него с дедом одна и та же, что масон в лапсердаке своей болтовней переволнует Кунигунду, или, того хуже, маленьких под скорлупками. Володя даже грызть яблоко перестал. Дед у него недоеденное забрал, аккуратно отрезал нетронутую часть, протянул гостю:

— Брось, Владимир Герцевич, брось, все равно… Скушай лучше яблочко…

Масон не видел яблочного жеста, от которого веяло чем-то заметно более древним, чем хитрожопое всемирное масонство, — и продолжал. Взор его все более мутнел. Горобец долго ругал Веру Чибиряк, Лидию Тимашук, Льва Толстого, заодно уж и мастера Адонирама вместе с мамочкой, какого-то австралийского генерала, какого-то русского скульптора, еще романиста на химии, уже принялся обкладывать всех птиц, начиная от двуглавого орла и заканчивая гиацинтовыми попугаями, как Володя не утерпел, вышел из роли и брюзгливо прорычал на общепонятном матерном диалекте, что лапсердачнику самым настоятельным образом предлагается покинуть занимаемое помещение. Масон замолк, через мгновение немного очухался.

— Ну, тогда — решено! — возгласил он, с размаху тыча спутнику в съехавшую с глаза повязку и уж заодно сшибая темные очки. — Теперь… теперь — твоя очередь, брат… брат… брат… — Верховный Масон явно не мог подобрать «денежного» имени новопосвященному брату, но, покопавшись в древней своей памяти, вдруг словно выплюнул нечто именно древнее: — Вперед, брат Куна! Исполни призвание! Удастся — будешь советским… Тьфу, светским кардиналом! За заслуги!.. Идем!..

Дед флегматично проводил непрошеных гостей и, покуда они ковыляли до первого этажа, успел заглянуть в словарь. Куной, получается, именовался женский половой орган. Деньги тут при чем? Хотя вообще-то очень даже при чем… Хотя нет. Еще одно значение — древнерусское, одна двадцать пятая часть гривны… Что? Даже видавший разнообразные виды в длинной своей жизни дед Эдуард не поверил глазам: точно так же именовался русский СРЕБРЕНИК… Ох, и наградил старый масон братишку… Тем временем гости выползли, наконец, из подъезда, и убрались куда-то за угол. Корягин решил, что сорок лет для встречи с этим человеком — интервал минимальный. Как у него хватает наглости птичью фамилию носить? Горобец-то означает — воробей. Тоже мне воробей всея Руси…

Ненароком Корягин бросил взгляд в трюмо, увидел отражение Володи, точней, два отражения, глядящие в разные стороны. «Хорош», — подумал дед; как-то с самой коронации Корягин не задумывался о том, откуда такой красивый прилетел. Ежу ведь ясно, что все гиацинтовые должны сами слетаться к нему. «Не продам от него ван ден Бринку ни одного, лучше царю подарю. Не в одних деньгах радость». Володя тоже глянул на себя, его цветовое зрение было не хуже человечьего, особого внимания на многочисленность отражений не обратил, зато с особым удовольствием полюбовался лазурью: «Недурной, однако, мундирчик справил. Остаюсь в птицах».

Дед с облегчением проследил, как исчезла со двора побывавшая у него в гостях двоица. И тут же заметил другую пару, лично ему не знакомую, но такую необыкновенную, что даже очки захотелось надеть. Надел, хотя с большим трудом — об них попугаи тоже иной раз клювы точили. Дед увидел явных иностранцев, одетых по-летнему, смуглых, но очень разных. Один — стареющий, седоватый, лысоватый, полноватый, балканского, что ли, типа, с трудом переставляющий ноги, но вряд ли от подагры, скорей так ходят при застарелом геморрое. «Дурак», — подумал дед, он с юности знал, что геморрой вообще не болезнь, он умел вылечивать любую форму — если просили. Насильно он лечил только младшего зятя, уж больно псих, геморрой от радикулита не отличит. К Аракеляну дед теперь подобрел, даже ответственным квартиросъемщиком числился теперь светлейший князь Корягин-Таврический.

Вторым персонажем был во дворе человек уж и вовсе неведомой расы. Он перемещался рывками, как бы все время начиная прыжок и возвращаясь назад, отчего возникало впечатление и огромной скорости, и медленного парения. Человек был молод, высок, тонок в кости, он напоминал огромную кошку, и Корягин даже подумал с опаской, уж не по птицу ли такой сюда прибежал.

Двое сделали круг по двору, словно его обнюхали, притом нюхал отнюдь не котообразный, а геморройный, и остановились как раз у дедова подъезда. «Только мне их не хватало». Дед решил не отворять дверь ни на какие звонки.