Павел II. Книга 3. Пригоршня власти

Вышибала аккуратно поднял поручика и вновь усадил в нужное положение, затем налил ему шампанский бокал водки. Он давно уже таскал на этот столик отнюдь не сорокаградусную, а ту, с красной головкой, в которой градусов пятьдесят семь как один, — а поручикам было без разницы. Один просто не пил по соображениям здоровья и возраста, зато двое других глушили, как шестеро, не пьянея, впрочем, нисколько, — ну разве что усатый на ногах держался нетвердо, так за это из «Гатчины» никого вышибать не велено. Реклама заведения гласила, что работает трактир круглосуточно. Вот и приходилось терпеть нынче круглосуточных поручиков. Вообще-то терпеть приходилось многое, анкета у вышибалы была «не того»: двоюродный брат у него еще не так давно служил в дорожной милиции, а троюродная сестра — даже в конной. Так что на службу в «Гатчине» пенять не приходилось. Это уж не говоря о чаевых. Вышибала очень любил отчеканенный портрет императора, он означал пятнадцать рублей золотом, не мало все-таки. А кто такой этот поручик Киже, портрет которого темнел над столиком у военных, — какая, в конце-то концов, разница. Можно и не знать. На вопрос, кто это такой, вышибала давно научился прикладывать палец к губам и говорить: «Тс-с!» Совсем как соловей в исполнении поручика Ржевского.

Хмурый рассвет в очередной раз красил грязными красками и древний Кремль и прочую столицу Российской Империи, в кинотеатрах сонные механики распечатывали коробки с выходящим нынче на широкий экран премированным кинофильмом «Москва столица Великой России», и все знали, что осенью этот фильм получит, помимо французской незначительной, еще и главную премию государства; ее теперь присуждали в годовщину коронации. И многим, кому этот фильм смотреть не хочется, смотреть его придется. В лучшем случае дадут отгул с работы или ничего не дадут, а в худшем — придется смотреть этот фильм под угрозой расследования родословной в поисках замаскировавшихся милиционеров. В булочных ложились на прилавки еще горячие, только что из пекарни, длинные «павловские» батоны. Даже молоко на Бухтеевском комбинате в Останкине кисло для нужд Сухоплещенко не просто так, а, надо полагать, во славу его императорского величества.

Недовольных стало меньше, чем при советской власти. Зарабатывать никто никому не мешал, если, конечно, зарабатывание это совершалось с благословения и ведома как церкви, так и государевой казны. Если, короче, совершалось оно несокровенно от службы ГМ — «государевых мытарей» — очень серьезной, очень многочисленной организации. На столе императора уже которую неделю валялся указ о введении смертной казни за сокрытие доходов; как в любом цивилизованном государстве, это преступление в России теперь приравнивалось к самым тяжким. Царь, однако, с проставлением высочайшей подписи не спешил, давал возможность все новым и новым гражданам России пойти в сознанку. Граждане валили в районные отделения ГМ толпами, ибо взятое неизвестно из какого учебника слово «проскрипции» было у всех на устах и в ушах и действие свое оказывало. Как-то никто не помнил, что государь по основной прежней профессии историк, идея проскрипций была прочно поставлена народом в вину канцлеру Шелковникову, а также — гегемонистскому империализму Канады.

Над Новодевичьим монастырем утро восходило такое же хмурое, как и повсюду. На новую и сверхновую территорию кладбища, на поклон к Булгакову и Чехову, к Собинову и Вертинскому свободно мог теперь ходить каждый. Зато на старую, где были похоронены Владимир Соловьев и граф Салиас, полагалось получить пропуск за подписью государя, а он таких пропусков вообще не выдавал. Службы в соборе Иконы Смоленской Богоматери, в церкви Святого Амвросия и даже в маленькой церкви Успения были прекращены, колокола со знаменитой колокольни сняты, меж зубцами на стенах маячили синие мундиры. Древний женский монастырь, который хотел взорвать Наполеон, но монахини грудью встали, не дозволили, обезвредили заряды, — ныне монастырь вновь превратился в то, чем был пятнадцать лет в конце семнадцатого и начале восемнадцатого века — в место заточения Софьи, старшей, не вполне законной сестры государя, которую великий князь Никита Алексеевич неизвестным науке способом выманил из Палестины. Софья была в первые дни закована в ручные и ножные кандалы, позже переведена на мощную дозу транквилизаторов, а с начала августа вовсе оставлена в покое.

Покоем ей служили бывшие комнаты келаря, числом две, с косым видом сквозь решетку на Москву-реку. Софья прямиком попала в картину не любимого царем Репина, понимала это и даже отчасти злилась на неполное сходство: парчового платья не дали, даже, гады, стрельцов никаких за окошком не повесили, никакого, словом, уважения к особе царственного ранга. Софья знала, что Павел какими-то негодяями коронован, что мерзавец-пасынок стал министром иностранных дел, а родной ее сын, законный наследник, убит братскими наймитами. Но где же верный старец-негр? Где тетка Александра? Где преданные евреи из такого потного, но такого гостеприимного Израиля? Где стража?..