Павел Третьяков

Все это давало Павлу Михайловичу более и более глубокое понимание русских типажей и пейзажей. Здесь следует напомнить, что знакомство московской и петербургской образованной публики с русскими окраинами еще только начиналось. Художница Н. В. Поленова, жена Василия Дмитриевича Поленова, пишет о событиях, пришедшихся на 1881 год, то есть через 11 лет после первой поездки Третьяковых по стране: «…явилось желание ближе познакомиться с русской археологией и на месте посмотреть памятники русской архитектуры. В первых числах июня под руководительством В. Д. Поленова предприняли экскурсию в Ростов и Ярославль. Древности этих городов в то время были еще в полном забросе, общественный интерес еще не касался русской старины, изучение которой было делом отдельных личностей-специалистов»^[739]. Неудивительны поэтому сравнения русских пейзажей с европейскими видами. На Веру Николаевну поездка в один из районов Нижнего Новгорода «…произвела такое хорошее впечатление, что казалось мне, что и за границей я не видала лучшего вида и более правильного города. Постоянно напоминала я себе: „Ведь это наша Россия“, и потому-то все имело для меня особенный интерес и особенную цену»^[740]. Выехав из Воронежа, «…мы увидели долину, которую я осмелюсь сравнить и даже поставить выше воспетой Лозаннской долины в Швейцарии. Подобной я не видала, да и муж тоже»^[741]. А утренний вид Ялты с моря и вовсе оставил неизгладимый след в душе Веры Николаевны: «…вид этого прелестнаго городка, расположеннаго на превосходных горах, так поразил меня, что я стояла как вкопанная, ничего не говорила, как только выговаривала следующия слова: нет, за границу больше не поеду, это выше всего того, что мы видели за границей, и грешно каждому, кто только имеет средства, не быть у себя в России в таком земном раю — как Крым»^[742]. Не меньшее впечатление производило и знакомство с русскими людьми. «…В Саратове мы с мужем не видали никакого безумства, народ такой вежливый»^[743].

Заметки Веры Николаевны показывают: к началу строительства здания для галереи Третьяковы не просто узнали по книгам, но увидели собственными глазами и всем сердцем полюбили Россию во всей многогранности ее красоты, то тусклой и печальной, то яркой и торжествующей. Павел Михайлович до конца осознал, как важно для него именно то творчество, корни которого глубоко укоренены в русской почве.

Постепенно в круг близких приятелей Третьякова входят те художники, имена которых прочно вошли в историю русской живописи: Н. В. Неврев, В. Г. Перов, И. Н. Крамской, И. Е. Репин, В. М. Васнецов, В. И. Суриков и др.

Постоянное общение с крупными художественными деятелями, разговоры о живописи нередко заставляли современников Третьякова думать, что в суждениях об искусстве он не вполне самостоятелен, а постоянно оглядывается на чужое мнение. Так, В. В. Стасов в 1880–1890-х годах нередко расходился с Третьяковым во взглядах на художественные произведения. В частности, он ругал М. В. Нестерова, критиковал «сказочные» произведения В. М. Васнецова, в то время как полотна обоих художников исправно появлялись в галерее Третьякова. Стасов писал в 1893 году скульптору М. М. Антокольскому, что Третьякову присущи «…малая художественность и малая способность выбирать хорошие вещи, когда еще у них нет никакой громкой репутации и похвал извне»^[744]. Однако… думается, что критик в данном случае небеспристрастен. Существует великое множество независимых свидетельств, опровергающих мнение Стасова.

Так, сам Владимир Васильевич в статье о Третьякове приводит свидетельство художника М. П. Боткина. «…М. П. Боткин пишет мне: „На Третьякова особенно никогда никто не влиял. Как всем известно, он характера чрезвычайно замкнутого и мало сообщительного. Он никогда не говорит о своих планах, приобретениях, и, бывало, только можно догадываться, что он собирается что-либо приобрести, когда начнет расспрашивать или отбирать мнение о художественном произведении“»^[745].

Да, Третьякову важно было знать мнение окружающих. Н. А. Мудрогеля он наставлял: «…Вы, Коля, всегда слушайте, что говорят художники о картинах… Слушайте, запоминайте и говорите мне. И вообще, слушайте, что говорят люди. Мне важно знать суждение всех»^[746]. Однако окончательное решение Третьяков принимал самостоятельно, не находясь ни под чьим влиянием. Репин писал Третьякову в 1883-м: «…много раз я убедился, что Вы всегда были самостоятельны, хотя и меняете мнения часто; а по поводу моих доводов Вы еще, как мне казалось, ни разу сериозно не считались со мною, оттого я без всякой осторожности говорю с Вами, будучи уверен, что завтра же Вы забудете мои слова и сделаете по-своему»^[747]. Не потому ли столь крупные живописцы-передвижники, как Г. Г. Мясоедов, писали Павлу Михайловичу: «…Вы единственный серьезный собиратель русской школы, и что в Вашей галерее приятней быть, чем где-либо»^[748].