Павленков

— Мало того, — продолжал тот развивать мысль, — конституция, данная теперь, способна только затруднить и без того тяжелое положение народа в его борьбе за изменение социальных условий, к которому он всегда стремился. Сейчас у нас и народ, и буржуазия являются одинаково неорганизованными силами, и государственная власть подавляет их обоих, не допуская никакой политической организованности, а потому ни та, ни другая сторона не обладают никакими в этом отношении преимуществами. Совсем иное положение будет при конституции: в парламент буржуазия явится уже организованной. Она сумеет и успеет это сделать во время самих выборов. Пускай это будет сделано плохо, кое-как, едва-едва, но все-таки она явится туда — как-никак политически сплоченной. Чего не сумеет сделать при выборах, то постепенно доделает в самом парламенте. Везде так было, и мы не имеем никакого основания рассчитывать, чтобы у нас случилось иначе, — для этого нет решительно никаких данных. Ничего подобного не может быть с народом: у него для этого нет ни необходимого политического развития, хотя бы самого скромного, зачаточного, ни даже того мизерного практического навыка, каким все еще обладает наша буржуазия, выступая на выборах — дворянских, земских, городских. Пусть все это убого и жалко, но народ не имеет и этого, а потому у него нет и не может быть никаких навыков, никакого опыта общественно-политического характера. Против этого спорить нельзя: таков факт. Теперь посмотрите, что получается: перед народом выступает новая организованная сила, по самому своему существу ему враждебная. Она будет непосредственно влиять на законодательство, в частности, — социальное. Влияние ее будет враждебно народу и его интересам. И борьба с нею для народа будет очень и очень трудна.

— Вот почему, — увлеченно убеждал Николай Федорович, — в порядок борьбы сегодняшнего дня и не следует ставить конституцию, так как это в лучшем случае значило бы только способствовать единению враждебных народу сил. А это невыгодно ни в каком смысле. У нас борьба должна вестись прежде всего за изменение социальных условий, и здесь положение народа, как борющейся стороны, будет прочно и крепко. Нужно стремиться к социальной революции, а не к политической. Когда народ добьется изменения социальных условий, то само собою изменится и вся политическая обстановка, разрешится вопрос и о свободе, хлопотать о которой отдельно не стоит. Да народ и не понял бы такой его постановки и истолковал бы такие требования свободы в том смысле, что господа о себе хлопочут: не ему, а им нужна свобода.

…Николай Федорович не ошибается, убежден в этом. По мановению волшебной палочки все не меняется в обществе. Ни конституции, ни самые распрекрасные законы не принесут народу облегчения до тех пор, пока сам он не станет хозяином своей судьбы. И чтобы понять это, надо осознать хотя бы свое положение. Что для этого нужно? Опять же, — образование, просвещение.

…Да, вот уж парадокс: казалось бы, тюрьма. А вот воспоминания о Вышнем Волочке самые светлые и теплые… Просто-напросто там собралось тогда немало прекрасных людей, не на словах, а на деле радеющих за лучшее будущее народа.

Анненский не только сам вовлекался в павленковское издательское дело, но и старался приобщить к нему других политических ссыльных. «В Таре, — писал он, — собралась довольно большая “языческая” компания, обладающая досугом и нуждающаяся в работе. Перечисляет языки, с которых могут переводить в Таре, — с французского, английского, немецкого, итальянского, польского и, в случае нужды, с латинского. Сам обязуется выступать в роли редактора. Будучи человеком деликатным, он, правда, свою роль обусловливает качеством проведенного им редактирования перевода Гольцендорфа».

6 ноября Флорентий Федорович получает новое письмо из Тары. «От души порадовался я, — писал Николай Федорович, — получив весть о Вашем освобождении, дорогой Флорентий Федорович. Грешный человек, я очень скептично относился к Вашему оптимизму и не мало иронизировал по поводу предпоследнего Вашего письма. И что же, оказалось, что Вы, с Вашею неугасающею надеждою, были гораздо правее, чем мы со своим скептицизмом. По неволе приходится воскликнуть: “Ты победил!” Победа Ваша была настолько полна, что я не мог остаться в своей выжидательной позиции и тоже предпринял известные “ходы” для своего освобождения».

Радость Н. Ф. Анненского можно понять. Ему казалось, что буквально на следующий день Флорентий Федорович уже отправится в Петербург. Куда отсылать рукопись Гольцендорфа — в Ялуторовск или Петербург? Поразмыслив немного, решил посылать все же в Ялуторовск, но, правда, на адрес Алексеева, боясь, что рукопись Флорентия Федоровича уже там не застанет.

Но увы! Еще много дней пришлось коротать Флорентию Федоровичу в Ялуторовске.