Павленков

Предполагая, что дело Павленкова будет перенесено в Правительствующий сенат, статский советник Фукс намеревался, в видах содействия более правильному разрешению этого процесса в кассационном департаменте, сообщить конфиденциально через министра юстиции вышеизложенное для соображения обер-прокурору; преследование же московской перепечатки статей Писарева возбудить лишь по надлежащем исходе настоящего дела в Сенате. Кон-фи-ден-ци-аль-но — это, по мнению Фукса, нажать те кнопки, которые бы позволили закрыть рот всем, кто не согласен с существующим положением дел!

Совет, признавая сомнительность возможного в настоящее время исхода судебного преследования Павленкова за изданную им в Москве перепечатку арестованных статей, так как отсутствовала статья закона, на которой оно могло бы быть основано, соглашался с мнением члена совета Фукса.

Одобренное советом заключение и было направлено уже как рекомендация министру внутренних дел Тимашеву. Тот, в свою очередь, выходит с этим ходатайством к министру юстиции. Без особой деликатности органам юстиции дают понять, что только успешным разрешением дела Павленкова в Правительствующем сенате можно будет отменить приговор судебной палаты! О своем давлении на судебные органы министр внутренних дел говорит довольно откровенно. Он не стесняется давать юристам «указание», как нужно поступить с московской перепечаткой. То, что в заключении Главного управления по делам печати формулировалось как вопрос, министр излагает как однозначное решение. «Преследование же московской перепечатки статей Писарева возбудить лишь по надлежащем исходе настоящего дела в Сенате», — категорически советует Тимашев. Прислушайся к нему Сенат, на деле это означало бы не что иное, как предъявление сразу после осуждения Павленкова за издание статей Д. И. Писарева в Петербурге ему нового обвинения — за выпуск их в Москве. К счастью, этого не случилось. Московский цензор Федоров, дававший разрешение на выпуск этого мистифицированного писаревского издания, приглашался для объяснения в судебные инстанции и подтвердил, что издатель ввел его в заблуждение тем, что цену за столь малообъемную брошюру установил чрезвычайно высокую — один рубль. Он не особенно тщательно вникал в содержание предлагаемых к публикации статей. Своего недовольства молодым издателем, втянувшим его в столь щекотливую ситуацию, Федоров не скрывал. Однако ему пришлось выгораживать Павленкова, убеждая, что в данных статьях трудно отыскать что-либо предосудительное.

Вся эта закулисная игра, конечно, до Флорентия Федоровича не доходила. Он был поглощен обычными издательскими заботами, работал над выпуском популярных переводных брошюр по естествознанию. Волновал его и такой вопрос: как быть с собственной статьей о творчестве Д. И. Писарева — помещать или не помещать ее во второй части, если окажется, что она будет разрешена и Сенатом? Конечно, там о многом сказано. Но за два года, прошедших после ее написания, кое-какие положения статьи устарели. Взять хотя бы такой факт. На ее страницах критиковался Н. А. Некрасов за то, что читал стихи в честь графа М. Н. Муравьева на обеде в Английском клубе: «Первоклассные поэты превращаются в клубных бардов». Тогда нужно было выступить против «приторного оптимизма» со стороны восторженных либералов в связи с готовящимися судебной и другими реформами. Теперь же, возможно, стоит отложить статью. Тем более если удастся опубликовать стенограмму процесса по поводу писаревских статей…

Из Дуббельна поступило трагическое известие. Во время морского купания на берегу Рижского залива в Дуббельне утонул Дмитрий Иванович Писарев.