Павлинье перо

Адъютант вежливо пригласил его в кабинет. В ту минуту, как он появился в дверях, Насер встал из-за стола и сделал пять — ровно пять — шагов навстречу гостю. На лице его была улыбка, по степени приветливости это была улыбка № 2, улыбка № 1 предназначалась только для американского посла Байрода — этот нежно его любил и глубоко почитал, — для Неру да еще для некоторых восточных владык, тех самых, которых он терпеть не мог. Улыбка открыла его огромные зубы. Гость изобразил на лице восторг и благоговение — помнил наставление начальника. Они обменялись крепким рукопожатием и сели. Гранитов было тоже приготовил первую фразу — о том, как он рад и счастлив знакомству с таким великим человеком, — но Насер первый начал говорить. Спросил, давно ли гость из Москвы, хорошо ли путешествовал, здоровы ли Хрущев, Булганин, Шепилов. И только ответив на эти вопросы, Гранитов мог вставить приготовленные им слова. Они очень понравились Насеру. По природе он был застенчив, с годами застенчивость преодолел, но, как у большинства восточных людей, даже горделивых, заносчивых и злобных, у него в общении с европейцами было нечто вроде inferiority complex[25]. Он уже несколько лет считал себя гением, но ему было очень приятно, когда это ему говорили иностранцы.

Гранитов к арабам вообще относился в душе с насмешкой. Из разговора с Чумаковым лишний раз увидел, что так же к Насеру и к его армии относятся советские офицеры. Сказав, что было нужно, он с почтительной улыбкой стал слушать. «Похож больше на азиатского еврея, чем на африканского араба-мусульманина... Он, впрочем, кажется, сомнительный арап по крови и еще более сомнительный мусульманин?» Был рад тому, что Насер ведет разговор. Говорить было обычно легче, чем слушать, но слушать было выгоднее. «Похож на наших?» Гранитов у всех известных ему диктаторов находил некоторое сходство с «нашими», и если не считал тех тоже людьми Хитрова рынка, то больше потому, что иностранных хитровок представить себе не мог. «Только что же это арап так кипятится?» Сам он отроду ничем не возмущался, действия и своего правительства, и иностранцев, и свои собственные обсуждал и расценивал только практически: умно ли? полезно ли? целесообразно ли? «Они, впрочем все примитивны, восточные людишки, при всей своей хитрости». Насер говорил, что поднимет против французов весь мир. Стон негодования пронесется по человечеству от такого невероятного вероломства, от такого небывалого нарушения основных принципов международного права. Гранитов поддакивал, то качал головой, то одобрительно кивал — и недоумевал все больше. «Ишь, язык без костей! Так говорил дорогой покойник Зиновьев». Он в юности еще слышал и этого, и других, впоследствии казненных вождей партии. «Да ведь Гришка так говорил на митингах дурачью, а зачем он со мной треплет язык?»

— Просто неслыханно! — подтвердил он негодующим тоном. И, воспользовавшись передышкой в монологе Насера, в полувопросительной форме высказал некоторые свои соображения, Кое-какие не очень существенные дела у него были, иначе было бы неловко просить о приеме. Так, ему хотелось узнать лучше, какие именно средства имеет Арабская Лига и откуда она их достала. Он слышал, что у Лиги есть сотни миллионов долларов, и эта цифра поразила его воображение. «Вдруг сгоряча скажет? Проговариваются они иногда все, даже наши. А может, и сам не знает, сколько у Лиги арапчиков? — подумал он, весело вспомнив, что так в старину на Руси назывались голландские червонцы,

Насер на это ничего не ответил. Был недоволен тем, что такие вопросы задает ему иностранец, да еще коммунист. Он России боялся больше, чем какой бы то ни было другой страны. Собственно, только коммунистов и боялся, да еще «Мусульманских братьев» — эти могли и зарезать. Вместо ответа он заговорил о своей великой идее, о том, что он хочет объединить весь мусульманский мир, даже не только арабский. Собственно, об этом тоже было бы лучше не говорить: в его планы входило и привлечение русских мусульман, а это едва ли могло бы понравиться советскому правительству. «Ишь куда загнул, арапская морда!» — подумал Гранитов, слышавший о таких каирских планах. Подумал, впрочем, благодушно и без малейшего беспокойства: насчет агитации в СССР был совершенно спокоен: «У нас не демократишки, живо положили бы конец!.. Ну, болтай, болтай про свою савру».

— Да, я знаю вашу идею, заслуживающую всяческого уважения. Мы к Ней так и относимся. У вас великая идея и у нас великая идея! Вот я с радостью вижу у вас на столе книгу гениального учителя, — сказал он: заметил «Капитал» на столе в первую же минуту. «Не читал арап, конечно, как и я, не читал, как и вся наша братия». Ему даже показалась забавной мысль, что начальник, с которым он ужинал в отдельном кабинете московского ресторана, стал бы читать Маркса. Очень сомневался насчет Хрущева, Булганина, Шепилова.