Pavor Nocturnus

Рабочий день улетучился, растворился в тумане памяти. Я помню, что был чрезмерно услужлив с клиентами, а порой намеренно раздражался, переводя все внимание на их избалованных чад, из-за чего в каком-то смысле ждал обыденных казусов. Удивительно, но сегодня все происшествия были мизерны и скучны — впервые, когда понадобились! Глянцевая черная трубка телефона навевала своим похоронным цветом волнительные мысли: я беспокоился за Фелицию, но всякий раз, собирая крупицы мужества, задерживал ладонь в сантиметрах от цели, как над одноименным полюсом магнита. Стыд за свою трусость порождал страх позвонить и признаться в этом, но в первую очередь — себе. Порочный круг трусости! И после закрытия кафе я долгое время бродил по городу, то приближаясь к нашей улице, то отдаляясь от нее, пока не начало смеркаться. Меня мучил более других один вопрос: достоин ли я вернуться и взглянуть в глаза родной женщины? Смогу ли выстоять перед их напором? Если они еще блестят… О Господи, кто я после этого? Мужчина? Муж? Нет, казалось, лев, с позором покинувший прайд… Господи, почему же все обернулось именно так, я ведь никогда не боялся… но один его взгляд, голос, движения… Господи!

Я вскинул взгляд к небу и молился за здравие Фелиции, пока не обнаружил, что стою прямо под неоновой вывеской бара, который, желая подчеркнуть в себе зачаток культуры, носил приставку музыкальный. В тот миг, несмотря на предубеждение к подобным местам, мне подумалось, что громкая музыка вытеснит позорные мысли, а спиртное придаст храбрости духа. Вопреки всему заведение оказалось чистым и уютным, но что важнее, юноши и девушки, мужчины и женщины выглядели опрятно, воздух был чист от табачного дыма и похоти, а по залу струился спокойный расслабляющий мотив — быть может, блюзового жанра. Справа от входа тянулась барная стойка, где сидели те, кто не успел занять полосу столиков возле сцены. Вкупе с оживленными беседами и приглушенным освещением, все это создавало крайне приятную атмосферу — ох как мне повезло оказаться, не побоюсь слова, в лучшем из нынешних безобразных мест!

За барной стойкой передо мной раскинулось великое множество спиртного самой разной крепости, подробно изложенное на трехстраничном меню. Признаться, мне хотелось безвкусно употребить их все, начиная двойным виски и заканчивая чистым абсентом, чтобы полностью заглушить муки совести. Впрочем, я всегда скверно переносил алкоголь, и пинты крепкого пива мне обычно хватало. Отвратительный прогорклый вкус славно отвлекал разум, пока ледяной напиток жег и царапал глотку, бурлил на языке, а потому вскоре я принялся за второй бокал. Вместо желанного спокойствия вся чернота, копившаяся на задворках разума, напротив, хлынула единым безудержным потоком… Не в силах ни на что другое, я опустил голову на руку и расслабился — до чего же иронично и забавно, ведь я выглядел ужаснее всех присутствующих в баре. В мире грез я представлял иную жизнь с иным собой, а когда сбоку раздался чей-то голос, решил, что меня приняли за неумелого пьяницу, задремавшего прямо на месте. Стало невыносимо горько от этой мысли, но, конечно же, более — от того, что нужно было вернуться в жестокую реальность, где не хотелось ни видеть, ни слышать никого, и… ничего не хотелось…

Когда в том голосе мне расслышалось собственное имя, я вмиг встрепенулся и осмотрел полусонными глазами человека перед собой. Мой взгляд уперся в широчайшую грудь, и нужно было приподнять подбородок, чтобы увидеть не менее массивную голову. Черты лица остались те же: багровые переполненные кровью щеки, обрамленные широкими, словно выточенными из камня челюстями и скулами, и крупный неправильный нос — пасечниковый, как мы его называли за сходство с пчелиным укусом, — лишь черные волосы потеряли пышные кудри, сменившись короткой мужской прической. Несмотря на гигантские размеры тела с детства, у него почти не было подкожного жира, что говорит о мощных, крупных костях, крепких жилах и силе мышц. Без сомнений, в шаге от меня стоял Роберт Камплоу, мой школьный знакомый, каким я и запомнил его ровно двадцать лет назад.

— Питер, ей-богу ты! — воскликнул он громким, живым голосом, и энергично потряс мою руку. — Сто лет тебя не видел, дружище! А ты изменился будь здоров — как же повезло заметить тебя. Как поживаешь… Ох, чего это я спешу, еще весь вечер впереди — все, цыц, ни слова больше! Идем, идем же, обрадуем остальных. Эй, Питер, ты выглядишь… каким-то хмурым?

Мне стоило сознаться, бежать домой изо всех сил, а не праздновать невесть что, но недостаток мужества вновь вынудил меня ко лжи и лицемерию.

— Известно почему! — вдруг крикнул я, сам не ожидая того. — Что ж это вы, пригласили меня, а сами опаздываете!

— Как это так? Нет-нет, мы пришли вовремя, как и было сказано в письме. Честно, уже и не надеялись увидеть тебя сегодня, потому как не получили ответа на письмо.