Pavor Nocturnus

Подниматься на второй этаж не было никакого желания, но вот я оказался между двух огней — двух комнат, нашей с Фелицией и Виктима, к счастью, запертых. Поверх моей головы на стене располагалась складная дубовая лестница, а в потолке — двойная дверца, ручки которой от пыли стали серыми. Мы посещали чердак редко по разным причинам: в тамошние горы хлама меня ничто не манило, а Фелиция вспоминала о нем только во времена генеральных уборок, остерегаясь лишний раз подниматься — она бесконечно боялась пауков, взвизгивала и впадала в панический страх при виде даже мелкого представителя их вида. Проложив себе ступенчатый путь, я распахнул чердачные ворота и с некоторыми усилиями пролез через проем.

Каждый клочок комнаты, если можно эту свалку таковой называть, был покрыт пылью высотой в несколько сантиметров и тотчас же мою глотку начало драть, как не всякого курильщика с многолетним стажем. Целые клубы пыли витали вокруг, подсвеченные одинокой лампой на тонком проводе, а следы тапочек оставались на дощатом полу, как на снегу. По всему проходу тянулись сети паутины, которые приходилось разрушать выставленной вперед рукой. Нужно будет сказать Фелиции, чтобы и не думала убираться здесь, потому как смысла в этом никакого и лучше как-нибудь заколотить дверцу.

Сколько же здесь бесполезной рухляди! Газовая плита, покрытая ржавчиной, когда-то чинно служила моей матери, а позже и мне, пока отец Фелиции не подарил на свадьбу электрическую. Соседство ей составлял холодильник, который морозил хуже, чем этот же чердак зимой, и где половина контейнеров не выдвигались. Вдали на старом комоде лежал набор инструментов — неудачный подарок Фелиции на одну из годовщин, поскольку по незнанию она купила совершенно не те, что нужны. Повсюду были разбросаны кухонные вещи: ручная мясорубка, давно замененная автоматической, миксеры, чайный сервиз — наверное, их оставила Фелиция, поскольку они лежали на полу у самого входа, будто кто-то бросил их, чтобы поскорее убежать. Пылесос, с которым я провел все детство, как нынешние нахальные дети проводят с игрушками, навевал воспоминания, а вот древняя стиральная машина раздражала, потому что еще в лучшие годы распадалась на детали от каждого взгляда. Казалось, продав это, можно было купить билеты если не в кругосветное путешествие, то хотя бы в театр.

Моль здесь летала преспокойно, никого не страшась, но мне стало не по себе, когда боковым зрением я различил особь, большую обычных во множество раз. Гигантское насекомое залетело в платяной шкаф, и я невольно двинулся к древесной башне, в щель которой залетело это чудо природы. Я распахнул дверцы шкафа и увидел, что оно оказалось воробьем. По непонятной причине он, самец, искавший пропитание снаружи, залетел на полку выше, в то время как этажом ниже дрожали от вечерней прохлады и голода его птичья пассия и отпрыск. В тонкой лапе воробья извивался червь, покрытый кусками земли, и все же тот не спешил отдавать добычу семье, но и сам не ел, будто нечто мешало ему, наконец, осчастливить семью. Я не стал тревожить бедных созданий, особенно пока птичьи крики не мешают нам спать.

Сколько же паутины я нацепил на себя, пока не нашел средство для розжига в самом конце чердака, на письменном столике. Рядом стояли стопки коробок, похожие на макет древнего города, и вдруг у меня бешено заколотилось сердце… Сильным движением я снес постройку и вцепился в нижнюю коробку, отчего та перевернулась и вывавлила свое содержимое. В страхе я попятился и упал на пол, не чувствуя боли — все мое внимание приковал на себе плюшевый медведь, который распластался на полу мордой вниз с вытянутой лапой, словно полз в мою сторону.

Откуда в моем доме мягкая игрушка? Это невозможно!

Клянусь, я старался проморгать эту галлюцинацию, дважды, трижды, однако с каждой секундой это все более походило на реальность. Мне сделалось дурно, будто этот проклятый медведь был заговоренной на меня куклой для мстительных ритуалов. Первой мыслью я подумал, что рекламный агент пробрался в наш дом и оставил свою гадость здесь, правда, вскоре рассудок взял верх, предоставив минуту поразмыслить над невозможностью подобного.

Страх стремительно отступил, и я перевернул игрушку кончиками пальцев, словно она была пропитана индейскими ядами. Выглядел бурый медведь на редкость отвратительно, в тысячи раз ужаснее своих братьев из рекламы, будучи с комканной и затвердевшей от зимнего холода тканью, тяжелым и зловонным от влаги запахом и весь покрытый паутиной. Нет, это явно не дело рук рекламного агента — такие игрушки были в далеком прошлом. В моем детстве: двадцать пять лет назад!