Паж герцога Савойского

— А может быть, — с горечью промолвил герцог де Гиз, — король отплатил ему неблагодарностью? В этом не было бы ничего удивительного, ведь он тоже в числе победителей.

— Тогда, — сказал герцог Немурский, — он уж слишком требователен, потому что ему возвращают почти все его земли, за исключением пяти городов, да и их должны будут вернуть, когда его жена родит ему наследника мужского пола.

— А жена… кто будет его женой? — живо спросил кардинал Лотарингский.

— Ах да, — ответил Немур, — вы же еще не знаете! Его женой будет мадам Маргарита Французская.

— Сестра короля?! — воскликнула Екатерина.

— Она, наконец, достигнет цели, — заметил герцог Франсуа, — ведь она хотела выйти замуж только за независимого государя.

— Только вот ждать ей, милочке, пришлось довольно долго, — с особой язвительностью, присущей женщинам, когда они говорят друг о друге, сказала Екатерина, — ведь ей, если не ошибаюсь, скоро тридцать шесть лет; впрочем, по-видимому, она ничего на этом не потеряла.

— А как принял Эммануил Филиберт предложение породниться с королем?

— Сначала очень холодно. Графу Маравилье даже на одну минуту показалось, что герцог откажется, но, поразмыслив четверть часа, он согласился. Позже вечером он сказал Маравилье, что не хотел бы связывать себя обещанием, пока снова не увидит принцессу Маргариту. Но вы же понимаете, что посол ничего не сообщил королю о сомнениях, а наоборот, всячески расписал его восторг и признательность.

— И какие же провинции ему возвращают? — спросил герцог де Г из.

— Все, — ответил молодой человек, — кроме городов Турин, Пинероло, Кьери, Кивассо и Вилланова-д’Асти, но они ему будут возвращены при рождении первого сына. Впрочем, в этом случае королю Франции не стоило торговаться из-за городов и замков, потому что королеве Англии и королю Испании он возвращает их в общей сложности около ста девяноста восьми.

— Прекрасно! — воскликнул, невольно бледнея, герцог де Гиз. — А вы случайно не слышали, не включил ли король в число этих городов и замков Кале?

— Я об этом ничего толком не знаю, — ответил герцог Немурский.

— Черт побери! — воскликнул герцог де Гиз. — Сказали бы уж лучше мне, что моя шпага ему без надобности, я бы предложил ее другому государю, который использовал бы ее получше… — И сквозь зубы он процедил: — Или поберег бы ее для себя самого.

В эту минуту лакей кардинала, поставленный его преосвященством на страже у двери, резко поднял драпировку и воскликнул:

— Король!

— Где? — спросила Екатерина.

— В конце большой галереи, — ответил слуга.

Екатерина взглянула на герцога Франсуа, как бы спрашивая, что он собирается делать.

— Я его подожду, — сказал герцог.

— Подождите, монсеньер, — сказал герцог Немурский, — вы покоритель городов и победитель в сражениях и можете не склонять головы ни перед одним королем. Но не считаете ли вы, что его величеству, когда он увидит здесь кардинала Лотарингского и герцога де Гиза, этого покажется вполне достаточным и без меня?

— В самом деле, — согласилась Екатерина, — излишне ему вас здесь видеть. — Дайте ключ, дорогой кардинал.

Кардинал, державший на всякий случай ключ наготове, живо передал его королеве. Дверь отперлась, выпуская герцога Немурского, и бесшумно затворилась за этим вестником как раз в ту минуту, когда мрачный и нахмуренный Генрих Валуа возник в проеме противоположной двери.

IV У ФАВОРИТКИ

Мы последовали за герцогом де Гизом, а не за коннетаблем не потому, что происходившее у г-жи де Валантинуа было менее интересным, чем у Екатерины Медичи. Просто герцог де Гиз был более знатным вельможей, чем Монморанси, а Екатерина — более знатной дамой, чем герцогиня де Валантинуа: по месту и почет.

А теперь, когда мы воздали должное королевскому достоинству, посмотрим, что произошло у прекрасной Дианы де Пуатье, и выясним, почему король Генрих появился у своей супруги мрачный и нахмуренный.

Для Дианы де Пуатье появление коннетабля было не большей тайной, чем возвращение герцога де Гиза для Екатерины Медичи; одна прикрывалась интересами Франции, другая — интересами короля, но обе играли свою игру, и если Екатерина кричала: "Гиз!", то герцогиня де Валантинуа кричала: "Монморанси!"

И так же как о королеве и кардинале ходили разные слухи, так и о Диане и коннетабле, как уже, помнится, говорилось, злые языки тоже не молчали. Каким же образом старик шестидесяти восьми лет, мрачный, грубый и ворчливый, оказался соперником сорокалетнего короля, утонченного и галантного? Это тайна и объяснение ее мы оставляем тем, кто считает себя знатоком скрытых движений человеческой души.

Но было совершенно бесспорно и очевидно для всех, что прекрасная Диана — королева больше, чем сама королева, — покорно подчиняется не только желаниям, но и прихотям коннетабля.

Правда, все это продолжалось уже двадцать лет, то есть с тех пор, когда прекрасной Диане было тридцать, а коннетаблю — сорок восемь.

И когда слуга доложил: "Господин коннетабль де Монморанси! — герцогиня вскрикнула от радости.