Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Фридрих был мастер. В романе «Зима 53-го» он словами изобразил семь оттенков черного цвета того угольного шахтного ствола, вдоль которого летит вниз бедный его герой-самоубийца. Фридрих был странный человек. Все во мне противится тому, чтобы писать о нем эти краткие воспоминания. Боюсь, что все это будет выглядеть так же плоско, как и его витальные шутки и штуки. Боюсь «попасть в непонятное», как выражаются в малопросвещенных слоях нашего современного общества. Хотя чего, собственно, бояться? Фридриха здесь нет. А там, где он сейчас, мы все в свое время будем. Фридрих был подлинно странный человек во всех смыслах этого слова, включая религиозный.

Любовь Фридриха

Я не знал его предыдущих жен: чилийку с неизвестным мне именем и молдаванку по имени Маричка. Фридрих рассказывал, что чилийка познакомила его со своим сокурсником по Университету дружбы народов, которого звали Ильич Карлос Рамирес и который в дальнейшем получил титул «террориста № 1», а также астрономическое количество лет французской тюрьмы за свои политические убийства, подготовившие нынешний террористический беспредел во всем мире, в том числе и в нашей стране, где, как выяснилось, многому можно научиться. Ильич говорил Фридриху, что мировой гармонии достичь очень легко: советская молодежь должна пришить Брежнева, а западная – Никсона, или кто там тогда правил в Америке? Фридрих с ним очень спорил, но, очевидно, тов. Рамиреса не убедил.

Фридрих и кулинария

Как-то, еще в Москве, Фридрих позвонил мне и спросил:

– Ты кушать хочешь?

– Хочу, – признался я, проживавший тогда в одиночестве, да еще и в чужой квартире.

– Приезжай, я тебя накормлю, – сказал Фридрих.

Я и поехал. При советской власти у меня было много свободного времени. Фридрих жил где-то на Преображенке, в обыкновенной московской многоэтажке, и рассказывал, что здесь еще совсем недавно была «цельная деревня», состоящая из домов с палисадниками, что он даже брал у какой-то хозяйки полезное для его здоровья козье молоко.

Фридрих правильно накрыл стол. Вилка слева, нож и ложка справа. Салфетки. Свежий хлеб.

– На первое у нас будет украинский борщ, на второе – жареное мясо, на третье – компот из сухофруктов, – торжественно объявил он.

– А ты? – спросил я, наконец-то обратив внимание, что на столе имеется лишь один обеденный прибор.

– Мне не надо, – туманно ответил Фридрих.

– Может, ты меня отравить хочешь? – в его же духе пошутил я.

– Не отравить, а я уже покушал, – серьезно объяснил Фридрих и принялся меня угощать. Вина у него не было.

– Сыт? – спросил он меня, когда я съел все предложенное.

– Да, – сказал я.

– Вкусно было?

– Вкусно.

– Тогда теперь иди и расскажи всем, что Фридрих Горенштейн не только замечательный писатель, но и прекрасный кулинар.

Что я, собственно, сейчас и делаю. Правда, с опозданием на двадцать с лишним лет.

Искрометная шутка Фридриха

В то время на участников «Метрополя» уже посыпались разного рода беды – «кому в лоб, кому в пах, кому в глаз», и мы, в очередной раз собравшись на вышеописанной квартире, в очередной раз решали кардинальные вопросы нашей тактики и стратегии: кому писать, зачем, что будет, чем сердце успокоится? Кто-то уже выпивал на кухне, трезвый Высоцкий сидел в углу на стопке книг, покойный авангардист Сапгир читал стихи религиозному философу Тростникову… Кажется, это именуется «богемой»?

Фридрих весьма оживленно участвовал в посиделках, но потом вдруг посуровел, глянул на часы, точно дождавшись определенного времени, быстрым шагом подошел к наружной двери и громко обратился к нам:

– Поздно, господа! Ваша песенка спета! Раньше надо было думать!

Открыл дверь и, угодливо изогнувшись, сказал сладким голосом:

– Заходите, товарищи!

За дверью, разумеется, никого не было.

Фридрих и его кошка

Его кошка по имени Кристенька, роскошная, ласковая, ленивая, мощная зверюга, была, пожалуй, единственным существом, каковое он любил преданно и беззаветно. Женившись на «рыжей», он на следующий день пригласил меня и Виктора Ерофеева «с женами» на свадьбу.

Это была самая странная свадьба в моей жизни, почище той студенческой, где товарищи, полагая, что я «юморист», выбрали меня тамадой, и все закончилось смертной тоской, дикой дракой и битьем посуды в нищем московском кабаке.

Фридрих не сразу открыл нам дверь той самой квартиры на Преображенке, а открыв, спросил:

– Пришли?

– Пришли, – ответили мы, вручая молодоженам цветы и подарки.

– Наверное, кушать и пить будете? – продолжал допытываться Фридрих.

– Будем, – признались мы.

– Пожалуйста, у нас много чего есть со вчерашнего… – Он широким жестом открыл холодильник и стал метать на стол закуски, доставать бутылки.

Вот мы уж и устроились за столом, подняв бокалы, изготовившись произносить тосты за счастье молодых.

Внезапно лицо Фридриха исказилось ужасом.

– Ты где села? – тихо обратился он к любимой невесте. – Ты что, не знаешь, что здесь Кристеньки место! (Опять место!)