Пчелы мистера Холмса

— Поставив бутылку и бокалы на пол, я распахнул дверь. Испугавшись, она в тот же миг оборвала игру и посмотрела на меня широко раскрытыми темными глазами. Горели свечи, заключившие гармонику в круг и погрузившие ее в мерцающее свечение. В этом свете, смертельно бледная, она походила на привидение. В ней было нечто потустороннее, мистер Холмс. Но не одни свечи порождали это ощущение. Ее глаза! В том, как она смотрела на меня, словно отсутствовало что-то важное, что-то человеческое. Даже когда она заговорила со мной, ее голос был глух и бесчувствен.

— Что случилось, милый? — спросила она. — Ты напугал меня.

Я двинулся к ней.

— Зачем ты это делаешь? — закричал я. — Зачем ты говоришь с ними, словно они здесь?

Она медленно встала из-за гармоники, и, подойдя к ней, я увидел слабую улыбку на ее белом лице.

— Все хорошо. Томас, теперь все хорошо.

— Я не понимаю, — сказал я. — Ты называла наших мертвых детей по именам. Ты говорила так, как будто бы они живы и находятся в этой самой комнате. Что это означает, Энн? Как давно это происходит?

Она ласково взяла меня за руку и повела прочь от гармоники.

— Когда я играю, я должна быть одна. Пожалуйста, считайся с этим.

Она влекла меня к двери, но мне были нужны ответы.

— Постой, — сказал я. — Я не уйду, пока ты не объяснишься. Как долго это происходит? Я настаиваю. Зачем ты это делаешь? Мадам Ширмер известно, чем ты занимаешься?

Она не могла смотреть мне в глаза. У нее был вид человека, попавшегося на страшной лжи. И с ее губ сорвался неожиданный и холодный ответ.

— Да, — сказала она. — Мадам Ширмер известно, что я делаю. Она помогает мне, Томас, — ты сам все для этого устроил. Доброй ночи, милый.

После этих слов она захлопнула дверь и заперлась изнутри.

Я был взбешен, мистер Холмс. Как вы понимаете, я сошел вниз в возбужденном состоянии. Слова моей жены, сколь бы туманны они ни были, привели меня к одному-единственному заключению: не музыке обучала ее мадам Ширмер, и, в любом случае, она побуждала Энн отправлять этот противоестественный обряд в мансарде. Положение непростое, особенно если мои допущения были верны, но я понимал, что правду узнаю лишь от самой мадам Ширмер. Я намеревался в тот же вечер пойти к ней на квартиру и поговорить обо всем. Но, успокаивая нервы, я выпил чересчур много вина, почти всю бутылку. Поэтому я не мог явиться к ней ранее следующего утра. Но, когда я пришел к ней, мистер Холмс, не было человека трезвее и решительнее меня. Мадам Ширмер едва открыла дверь, как я выложил ей все, что было у меня на душе.

— Какому вздору вы учите мою жену? — воскликнул я. — Я хочу, чтобы вы растолковали мне, зачем она разговаривает с нашими нерожденными детьми, — и не притворяйтесь, будто ничего не знаете, потому что Энн рассказала мне довольно.

Повисло тягостное молчание, и она еще помедлила, прежде чем заговорить. Затем она пригласила меня войти, и мы сели в гостиной.

— Ваша жена, герр Келлер, это есть измученная, несчастная женщина, — сказала она. — Эти уроки, которые она берет у меня, они не очень ее интересуют. Она всегда думает о детях — несмотря ни на что, только о детях, и в детях все дело, нет? Но, конечно, вам нужно, чтобы она играла, а ей нужны дети, и я делаю кое-что для вас обоих, правильно? И теперь она играет очень красиво. Я думаю, она стала счастливее, а вы?

— Не пойму. Что такого вы сделали для нас обоих?

— Ничего слишком сложного, герр Келлер. Дело, понимаете ли, в природе стаканов — в отзвуках божественной гармонии, — я учу ее этому.

Вы не представляете, какую бессмыслицу она понесла после этого.

— Хорошо представляю, — сказал я. — Мистер Келлер, мне в общих чертах известна необычная история этого инструмента. Когда-то с ним связывали некоторые тревожные происшествия. Это вызвало в Европе панику и повлекло за собою упадок популярности гармоники. Поэтому увидеть ее — не говоря о том, чтобы услышать, — доводится весьма редко.

— Какие тревожные происшествия?

— Всякие, от нервного расстройства до мучительной угнетенности, также — семейные ссоры, преждевременные роды и ряд смертельных случаев, даже судороги у домашних животных. Без сомнения, ваша мадам Ширмер знакома с полицейским распоряжением, некогда принятым в ряде немецких земель, которое запрещало этот инструмент в целях сохранения общественного порядка и здоровья. Само собою, поскольку меланхолия у вашей жены началась до того, как она стала на нем играть, мы можем не рассматривать гармонику в качестве источника ее бед.