Печаль на двоих

— Марта, ты не убивала Элспет. — Марта ничего не сказала в ответ, но Джозефина почувствовала, как она вся напряглась, чтобы не заплакать. — И Элспет была твоей дочерью, и только твоей.

При этих словах Марту, столько времени сдерживавшую скорбь, вдруг точно прорвало. Ее рыдания, неуемные и дикие, сотрясли их обеих. Джозефина прижалась к Марте, будто пытаясь всей своей кожей впитать ее боль. Она отчаянно хотела помочь, но как это сделать, не имела понятия. Теперь, почти сразу после их физической близости, Джозефина вдруг с ужасом осознала, что, как бы они друг друга ни любили, полной духовной близости им никогда не достичь. Как бы хорошо она ни узнала Марту, Джозефине никогда не понять, что значит потерять ребенка. «Похоже, подобный урок преподносится всем влюбленным, — подумала она, — и хотя в каждом случае он иной, сожаление в нем неизбежно играет не последнюю роль. Но наверное, далеко не всем такое испытание выпадает в самом начале любовных отношений».

— Прости меня. — Марта будто прочитала ее мысли. — Ты, видимо, думаешь: и во что это я, черт подери, влипла!

— Я, Марта, знаю, что делаю. И тебе вовсе не за что передо мной извиняться. Ты и так уже столько раз передо мной извинялась — более чем достаточно.

Позднее они снова предались любовным наслаждениям, но на этот раз не таким страстным, зато полным нежности, в чем Джозефина нашла особую прелесть хотя бы уже потому, что в них таился намек на будущее. А потом она никак не могла заснуть, ощущая в теле приятную усталость и мучаясь чувством вины за то, что разворошила в Марте былую скорбь, которая не оставит ее в покое еще долго-долго после того, как сама Джозефина уедет в Инвернесс.

ГЛАВА 14

Селия Бэннерман неторопливо открыла кожаный футляр и достала по порядку его содержимое: сначала мерную ленту и двухфутовую линейку, потом скрученную в рулон бечевку, щипцы, два кожаных ремешка, белый колпак и, разумеется, веревку. На дне сумки она с удивлением обнаружила сверток, обернутый детской шалью. Селия не помнила, чтобы она его сюда укладывала, но тем не менее вынула и положила на стол. Довольная, что все на месте, Селия уже было собралась идти за заключенной, как вдруг выход из камеры ей преградили двое мужчин в костюмах. Не успела она сообразить, что происходит, как они завели ей руки за спину, связали их одним ремнем, развернули лицом к двери и вывели из камеры. Веревка, которая еще минуту назад лежала на столе, непонятно каким образом уже свисала с потолка камеры в конце коридора, и Селия почувствовала, как ее упорно и бесповоротно толкают прямо к ней. Селия пыталась убедить мужчин, что она не заключенная, а надзирательница, но все тщетно: на нее надели белый колпак, и она, пытаясь под ним дышать, то и дело втягивала ртом ткань. Селия начала задыхаться. Кто-то резко сунул ей в руки сверток. И когда ожидание стало уже нестерпимым, раздался лязг рычага, и она полетела вниз.

Селия села в кровати и, в ужасе от кошмарного сна, принялась ровно дышать, чтобы хоть как-то унять охватившую ее панику. И неясно, что было хуже: долгие часы мучительной бессонницы или прерывистый сон, во время которого тридцать лет подавляемые страхи возвращались к ней и, искажая прошлое, истязали ее. Кто-то однажды сказал ей, что сон о виселице сулит удачу. Но только не ей. Стоило Селии хоть на минуту потерять бдительность, как на ее изможденный мозг набрасывались ужасающие образы и разыгрывали в нем бессвязные сцены из отвратительного, никчемного фильма. Селия, нащупав настольную лампу на столике возле кровати, принялась молить Бога, чтобы ночь поскорее кончилась. На часах было три часа утра.

Не в силах больше оставаться в постели, она накинула халат и направилась к телефону в гостиную. Медсестра, снявшая трубку, изумилась тому, что ей звонят в столь неурочное время, но ответила на все вопросы: в состоянии Люси никаких существенных перемен нет, однако с каждой пережитой ею ночью надежды все больше и больше — девушка оказалась явно сильнее и крепче, чем выглядела. Об этом Селия догадалась и сама: стоило ей вспомнить сцену на лестнице, как перед ней тут же возникало обожженное, в пузырях, тело Люси, изо всех сил сражавшееся со смертью. Первый раз в жизни Селия кого-то недооценила — он же будет и последним.

Селия подошла к окну и вгляделась в темноту. Где-то внизу виднелась Кавендиш-сквер, почти неразличимая в это время суток, но Селии не нужно ни дневного света, ни света уличных фонарей, чтобы вообразить ее в самых мельчайших подробностях. Долгие годы вид на площадь был в ее жизни величайшей роскошью, и лишь недавно она стала считать эту роскошь само собой разумеющейся. Селия решила, что с необходимостью постоянно передвигаться с места на место наконец-то покончено, но теперь она снова начала озираться по сторонам. Смелость и выдержка были у нее уже не те, что прежде. Зная, что теперь промедление смертельно, она достала из ящика стола бумагу и принялась писать.