Печали американца

Мама произнесла это, когда мы все вместе рассматривали семейные альбомы с фотографиями отца и матери в молодости. Соня, которой наши воспоминания порядком надоели, несколько оживилась при виде снимков молодых родителей и себя в младенчестве. Я заметил, как она, сидя с открытым альбомом на коленях, водила по карточке указательным пальцем, словно обрисовывая черты отца. Там были и фотографии Джини, хорошенькой, сияющей. Теперь она — отрезанный ломоть. Даже на вид она казалась совершенно чужой. А ведь я был женат на ней. Мы были женаты. Пока мы сидели вчетвером и вытаскивали на свет божий старые истории, одновременно и прозаичные и таинственные, мне вспомнились слова Миранды о «параллельном существовании», происходящем по ту сторону, во сне. Фраза как фраза, ничего особенного, и вместе с тем в течение всего моего пребывания в Миннесоте я не мог отделаться от ощущения, что я, словно во сне, бреду в вязком воздухе по развороченной земле. Я взял с собой кучу литературы по воздействию аффекта на мозг, но не мог прочитать ни строчки. Жизнь моя внезапно замедлилась. Без пациентов, без ежедневного жесткого графика в моем ощущении времени наступил сбой. Несмотря на застройку окраин, где, как грибы после дождя, повылезли дома, громоздящиеся на крохотных голых участках земли, несмотря на наплыв мексиканских рабочих, способствовавший расширению ассортимента в местных супермаркетах, Блуминг-Филд изменился очень мало и по-прежнему пробуждал к жизни воспоминания, иногда отчетливые, иногда полустертые, но и они казались похожими на зыбкие сновидения. Лихорадка, трепавшая меня всю ночь и той же ночью прошедшая, словно оставила у меня в голове след, смутную дрожь, от которой клонило в сон, и я часто ловил себя на том, что глаза закрываются. В этом непонятном состоянии я был даже рад поездке к Уолтеру Одланду в Блу-Винг вне зависимости от ее возможного исхода.

Мамино равнодушие к Лизе и ее загадочному письму ничуть меня не удивило. Для отца события его юности вытесняли по степени важности все остальные. Начав собирать историю иммигрантского прошлого, он нашел способ снова и снова возвращаться к своим истокам, надеясь с помощью работы облегчить боль от постоянно саднившей раны в душе. Так огромное количество знакомых мне психиатров, психоаналитиков или неврологов, страдая от каких-то расстройств, пытаются лечить от них своих пациентов, чтобы с головой уйти в работу. В архиве отца скопились бесчисленные дневники, письма, газеты, статьи, книги, рецепты, записные книжки и фотографии этого уходящего в небытие мира. Он изучал иммигрантские романы, рассказы и пьесы, вникал в организацию приходов, сельских школ, вузов, а также в бесконечные лингвистические дебаты, сотрясавшие эти сообщества. Терзавшему его недугу часто подвержены люди мыслящие, у них он приобретает хроническую и не поддающуюся излечению форму. Речь идет о неослабевающем перфекционизме. Он поражает каждого, кто убежден, что в мире должно царить разумное начало. Мама всячески поддерживала отца в его трудах, но рана, которая подвигла его на эту работу, заставляла мучиться и ее тоже, и не потому, что ей было позволено эту рану видеть или врачевать, а потому, что он тщательнейшим образом от всех ее скрывал. Так что я знал, что если нам удастся выяснить что-нибудь про Лизу, мама послушает, но вникать или выяснять что-то она не обязана.

— На свете так много вещей, о которых мы ничего не знаем, — говорила она.

Машину вела Розали. Темно-синий костюм и грубые туфли, в которых она была на похоронах, уступили место предмету туалета, который жители Среднего Запада называют «штанцами» — легким брюкам из синтетической ткани, которые не надо гладить. Сверху на ней была футболка, украшенная изображением гигантского комара и надписью: «Миннесотский орел». Несмотря на то что Розали была не лишена привлекательности — симпатичная пышечка с приятным круглым личиком и коротко стриженными темными вьющимися волосами, — она практически не пользовалась традиционным арсеналом женских уловок. Подруга моей сестры была женщиной ненадушенной, ненакрашенной и абсолютно не наряженной, взиравшей на мир сквозь толстые стекла очков, из-за чего глаза казались больше. У меня было ощущение, что я знаю ее всю жизнь, а она, становясь старше, не менялась ни на йоту. Семейство Гайстеров, которым принадлежала «Погребальная контора Гайстер и К ^о», считалось в городе одной из самых выдающихся фамилий. У родителей Розали было семеро детей, включая пару близнецов, и мне порой казалось, что такая плодовитость является своего рода логическим противовесом скорбному семейному бизнесу. В начальной и средней школе Розали и Инга были неразлучны и с той поры остались задушевными подругами.

Машину она вела одной рукой, на приличной, как я заметил, скорости, а другой для пущей выразительности жестикулировала.