Печальная история про Марфу и Марию

Тогда она сама стала таскать ведра и заливать тлеющую стену, прилегавшую к её спальне. Когда работа была закончена, Камилла разразилась рыданиями, изливая страх за всех и одиночество, благодарность за чудо и разочарование. Когда поток иссяк, заметила в пепелище ночного костра недоеденные пламенем белесые клочки бумаги.

Камилла собрала каждый лоскуток и мизерными шагами подошла к разгадке. Вот что удалось собрать:

Вечер закружился черной птицей

над моей больною головою.

ни лечиться, ни напиться, ни забыться:

обручились мы вчера с моей тоскою.

Зачехлили шпаги, обнажили души,

Выпили по браге.

Вымылись под душем.

Расстелили скатерть.

Постелили ложе.

Спите мирно, люди,

вас не потревожим…

Утра не настало – заигрались с милой.

перепутал с ложем я свою могилу…

Камилла сидела, глядя в одну точку, и чертяка из подворотни периферийного зрения открыл ей тайну, потерянную памятью.

Собравшись с силами, расчертив безмолвие пространства черно-белыми «за» и «против», истоптав половину подошвы в метании из угла в угол, она приняла мучительное решение: если дочь сломается и решит вернуться к бывшему, она пойдет на всё, даже на крайние меры.

Глава 6. Великий дар Дашеньки

Сама не поняла как, завернула к метеостанции. Здесь уже три века, а то больше, измеряли погоду. И за эти три века ни разу не ошиблись больше, чем на градус. Ни разу кроме одного. Говорили, дело в талантливом метеорологе, Михае.

– Я эти дождички пальчиками чую, – шепелявил лупоглазый Михай.

Лишь однажды ошибся метеоролог. И хоть было это давным-давно, за промах заплатил непомерную цену. Кроме дождичков и солнышка была у него только дочка, Настёна. Десять лет он смотрел на нее и мысленно обливался слезами: ещё ребенком она стала калекой, и виноват в этом был он…

Михай был из семьи старообрядцев. Но обычаи предков не блюл – считал блажью, несовременностью. И всякий раз в подпитии в минуту слабости телесной, вызванной усталостью от самопальной сивухи, твердил тому, кто был рядом, как заклинание:

– А я в верности ей не клялся…

Жена его была тучной, неповоротливой пекаршей. И в дни её юности плыла по округе слава о её прекрасно-аномальном теле. Девочка – тростиночка с тоненькой талией носила в пазухе огромное богатство – грудь десятого размера.