Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Ольга не стала презирать мужа, не прониклась к нему отвращением; ее чувство было более спокойным и менее деятельным — она потеряла интерес к мужу, отдалилась от него. Ей стало понятно, что отныне оборвались все соединявшие их нити — взаимная привязанность и симпатия, внутренняя связь, наконец. Еще будучи невестой, она обнаружила, что его любовь к науке и жажда открытий поверхностны и непостоянны; но тогда она простила ему это. Мы не раз ошибаемся насчет наших сил и способностей — человек мечтает сделаться Шекспиром, а становится жалким паяцем. Это простительно, но такое шарлатанство? Нет, это уж слишком!

Итак, она думала о муже с неприязнью. Ей почти что нанесли обиду… Но что с того? Все мужчины, наверное, одинаковы, и не стоит менять одного на другого… Эта мысль принесла ей большое облегчение, и лицо ее озарилось снова — точно уплыло облако, загораживавшее ей солнце.

Бесцеремонно создавая себе мишурную известность, он не обращал внимания на перемены, происходящие в жене. Та скрывала свои чувства, поскольку была исполнена достоинства и кротости, а не по иным причинам; ему же не хватало проницательности и тонкости ума, чтобы обнаружить то и другое внутри тайника. И они жили так, будто ничего не случилось, но насколько далеки они стали друг от друга!

Тут в стране вспыхнул мятеж. Вот уже три дня доктор обдумывал, как улучшить свое общественное и финансовое положение. Его тесть отложил поездку в Европу. Тем утром, позавтракав, Колеони, согласно своей привычке, сидел в кресле на колесиках и читал свежие газеты. Зять одевался, дочь писала письма, сидя во главе обеденного стола. У нее был роскошно обставленный кабинет с книгами, секретером, полками, но по утрам она любила сидеть вот так, рядом с отцом. В столовой, как ей казалось, было светлее; вид на гору, бесформенную, давящую, придавал серьезность мыслям; кроме того, в просторном помещении писалось свободнее.

Дочь писала, отец читал. Затем он спросил:

— Знаешь, кто едет сюда, дочка?

— Кто?

— Твой крестный. Он отправил телеграмму Флориано, пообещав, что прибудет. Он здесь. Остановился в «Пайсе».

Ольга сразу же поняла, в чем причина, — в том, как происходящие события подействовали на мысли и чувства Куарезмы. Ей захотелось высказать свое беспокойство, неодобрение; но она осознала, насколько цельно ведет себя крестный, насколько все это согласуется с самой сутью его существования, им же установленной. И поэтому она лишь сочувственно улыбнулась:

— Крестный…

— Он сумасшедший, — сказал Колеони. — Per la madonna! Такой спокойный, уравновешенный человек хочет попасть в эту неразбериху, в этот ад…

Вернулся доктор, наконец одевшийся, в траурном рединготе, с блестящим цилиндром в руке. Он весь лучился, круглое лицо сияло — единственным темным пятном были большие усы. Он слышал лишь последние слова тестя, произнесенные с хриплым акцентом.

— Что случилось? — осведомился он.

Колеони объяснил и повторил то, что уже сказал раньше.

— Ничего подобного, — возразил доктор. — Это долг каждого патриота… Сколько ему лет? Сорок с небольшим, еще не старый… Еще может сражаться за Республику…

— Но в этом для него нет никакой выгоды, — сказал старик.

— А что, сражаться за Республику должны лишь те, кто видит в этом для себя выгоду? — спросил доктор.

Ольга, которая заканчивала перечитывать написанное ею письмо, сказала, не подняв головы:

— Ну конечно.

— И ты со своими теориями, дочка. Желудок не знает патриотизма…

На лице его появилась фальшивая улыбка, которую мертвый блеск его вставных зубов делал еще более фальшивой.

— Но разве только ты говоришь о патриотизме? А та сторона? Разве у вас монополия на патриотизм?

— Конечно. Если бы они были патриотами, то не стали бы обстреливать город, подрывать усилия действующей власти, связывать ей руки.

— Значит, мы должны по-прежнему смотреть, как людей сажают в тюрьму, высылают, расстреливают, как над ними совершается насилие — и здесь, и на Юге?

— Да ты, в сущности, мятежница, — сказал доктор, и на этом спор завершился.

Она всегда была такой. Люди, не принадлежавшие ни к какой партии, весь простой народ были на стороне восставших. Такое случается где угодно, но в Бразилии, в силу ряда причин, это обычное явление. Правительства, неизменно прибегавшие к насилию и проявлявшие лицемерие, утрачивали симпатию тех, кто им верил; кроме того, забыв о исконно присущем им бессилии, о своей бесполезности, власть имущие стали сыпать невыполнимыми обещаниями, создавая армии отчаявшихся людей, беспрестанно требующих перемен.

Неудивительно поэтому, что Ольга склонялась на сторону восставших. Ну а Колеони, иностранец, за свою жизнь хорошо узнавший наши власти, скрывал свои симпатии за осторожным молчанием.

— Ты меня не скомпрометируешь, а, Ольга?

Она встала, чтобы проводить мужа. Остановившись, она устремила на него сияющий взгляд своих больших глаз, и сказала, слегка поджав тонкие губы:

— Ты прекрасно знаешь, что я тебя не скомпрометирую.