Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Тот, кто знает, сколько времени проводили над бумагами Кольбер, Наполеон, Филипп II, Вильгельм I и, в общем-то, все прочие великие государственные деятели, не сможет понять безразличия маршала к изданию приказов, разъяснению подчиненным своей воли и своей позиции. А между тем это было необходимо для того, чтобы его высокие замыслы преобразовывались в действия государственной машины.

Эта лень, это нежелание что-либо думать и делать порождали молчаливость, загадочные односложные ответы, которые возводились в ранг сивиллиных предсказаний, знаменитые сплетения намеков, сильно воздействовавшие на ум и воображение бразильцев, которым всегда не хватало героев и великих людей. Нездоровая лень заставляла его ходить в домашних туфлях и придавала его облику возвышенное спокойствие, свойственное великим государственным деятелям и выдающимся воинам.

Еще не забылись первые месяцы его пребывания у власти. Вынужденный иметь дело с восстанием заключенных, солдат и простого люда из крепости Санта-Крус, он велел провести расследование, но замял его, боясь, что те, на кого указали как на зачинщиков, учинят новый бунт; не ограничившись этим, он невероятно щедро вознаградил их.

Кроме того, невозможно представить, чтобы сильный лидер, Цезарь или Наполеон, позволял своим подчиненным такую унизительную фамильярность и так снисходительно относился к ним, как это делал маршал, разрешая творить от своего имени самые разнообразные преступления.

Достаточно вспомнить одну историю. Всем известно, сколь плачевным было состояние французских войск в Италии в момент назначения Наполеона. Ожеро, называвший Наполеона «уличным генералом», признался кому-то после разговора с ним: «Он внушает мне страх». Корсиканец стал повелителем армии без всякой возни за спиной, не передавая, открыто или скрыто, свою власть ни за что не отвечающим подчиненным.

Далее, медлительность, с какой подавлялся мятеж 6 сентября,[27] — яркое свидетельство нерешительности, колебаний человека, под чьим командованием находилось невиданное количество войск.

Было в маршале Флориано еще кое-что, во многом объясняющее его движения, действия и поступки. Это его забота о семье, глубокая любовь — нечто патриархальное, старинное, исчезающее вместе с поступью цивилизации.

Он не смог наладить сельскохозяйственное производство в двух своих имениях, так что его финансовое положение было шатким; между тем он не хотел умереть, оставив своей семье отягощенные долгами поместья. А поскольку он был честен и порядочен, ему оставалось только экономить на жаловании своих подчиненных. Отсюда — его неуверенность, его двойная игра, необходимая для сохранения за собой доходных мест; она же заставляла его изо всех сил цепляться за президентство. Имения «Брежао» и «Дуарте» были его носом Клеопатры…[28]

Лень, душевная холодность и горячая любовь к родному очагу породили этот клубок намеков: преломившись в сознании современных людей с нынешними интеллектуальными и социальными запросами, он превратился в государственного мужа, в кого-то вроде Ришелье. Он смог противостоять серьезному мятежу, проявив больше непреклонности, чем силы, привлекая к себе людей и получая деньги, более того — пробуждая в ком-то энтузиазм и фанатизм.

Этот энтузиазм, а порой фанатизм, вдохновляли его, служили ему поддержкой и опорой; но они стали возможны лишь после того, как он последовательно стал генерал-адъютантом при Империи, сенатором и министром, то есть «сделал себя» на глазах у всех, закрепив в сознании каждого легенду о себе.

Идеал государственного устройства он видел не в деспотизме, демократии или власти аристократов, а в домашней тирании. Ребенок ведет себя плохо? Надо его наказать. В масштабах страны плохо вести себя означало принадлежать к оппозиции, иметь мнения, отличные от мнения маршала; наказанием же были не шлепки, а заключение в тюрьму и расстрел. Нет средств в казне? Нужно сделать с деньгами, пуская их в обращение, то же, что делают перед приходом гостей, когда выясняется, что супа слишком мало: добавить в них воды.

Помимо этого, военное образование и недостаток культуры придавали больше веса этим детским представлениям, окрашивая их насилием: и дело было не в самом маршале, не в его изначальной испорченности и презрении к человеческой жизни, а в том, что он имел слабость покрывать своих подчиненных и сторонников, не пресекая проявления жестокости с их стороны.