Печальные тропики

Доходит до того, что они отправляют в Европу эмиссара, чтобы посоветоваться с Кальвином и попросить его помощи в разрешении спорных вопросов. В это время столкновения усиливаются. Вильганьон начинает терять свою власть. Лери рассказывает, что его расположение духа и степень строгости можно было угадать по цвету его костюмов. В конце концов он ополчается против протестантов и начинает морить их голодом. Те прекращают участвовать в общей жизни, уходят на континент и присоединяются к индейцам. Сведениями об их «идиллических» взаимоотношениях мы обязаны шедевру этнографической литературы «История путешествия в Бразильскую землю» Жана де Лери. Конец приключения печален: женевцы пытаются, не без труда, вернуться на французский корабль; теперь не могло быть и речи о том, чтобы грабить суда, встреченные на пути. Голод воцаряется на борту. Едят обезьян и драгоценных попугаев, одного из которых индейская приятельница Лери согласилась уступить ему только в обмен на артиллерийское орудие. Последние съестные припасы – крысы и мыши из трюмов – подскочили в цене до четырех экю. Кончается питьевая вода. В 1558 году команда высаживается в Бретани, полумертвая от голода.

На острове колония погружается в атмосферу расправ и ужаса. Проклятый всеми, одними обвиняемый в предательстве, другими – в вероотступничестве, наводящий страх на индейцев и напуганный португальцами, Вильганьон отрекается от своей мечты. В 1560 году форт Колиньи, которым командует его племянник Буа ле Конт, попадает в руки португальцев.

В этом Рио, который теперь отдан мне на съедение, я прежде всего пытаюсь ощутить вкус именно этой истории. У меня была такая возможность во время археологической экскурсии, организованной Национальным музеем в честь японского ученого, которая проходила в глубине бухты. Катер доставил нас в заболоченное место, где ржавел старый корпус судна, выброшенный на мель. Пусть это не было в точности судном XVI века, но все же оно придавало хоть какое-то историческое значение этим пространствам, где ничто другое не отражало хода времени. Далекий город исчез под низкими тучами, за стеной мелкого дождя, который шел, не переставая, с самого рассвета. За скоплением крабов, кишащих в черном иле, и ризофор, по формам которых никогда нельзя определить, разрастаются они или же погибают, на фоне леса выделялись размытые очертания нескольких соломенных хижин, не принадлежавших ни одной эпохе. Еще дальше гористые склоны тонули в бесцветном тумане. Приближаясь к деревьям, мы достигли цели нашего визита: песчаный карьер, где крестьяне недавно закончили разбирать осколки глиняной посуды. Я ощупываю эту толстую керамику, бесспорно сделанную индейцами тупи, судя по белому ангобу с красной каймой и тонкой сетке черных линий – лабиринту, предназначенному для того чтобы сбить с пути злых духов, ищущих человеческие останки, когда-то хранившиеся в этих урнах. Мне объясняют, что мы могли бы добраться на автомобиле до этого места, находящегося не более чем в 50 километрах от центра города, но что дождь, преграждая путь, мог задержать нас здесь на неделю. Зато мне представилась возможность прикоснуться к прошлому, которое оказалось неспособным изменить это унылое место, где Лери, быть может, осознал тщетность ожиданий, наблюдая за ловким движением смуглой руки, создающей шпателем, смоченным в черном лаке, «тысячу маленьких приятностей, таких как гильошировка, узел восьмеркой и прочие чудачества», в которых я сегодня ищу разгадку тайны на обратной стороне влажного осколка.

Мое первое знакомство с Рио было иным. Впервые в жизни я оказался по другую сторону экватора, в тропиках, в Новом Свете. Какие важные знаки смогут указать мне на эту тройную перемену? Какой голос скажет мне об этом? Какая нота, никогда мною не слышанная, отзовется в моем ухе? Мое первое замечание ничтожно: я словно на выставке.

Одетый легче, чем обычно, ступая по мозаичному черно-белому меандру мостовой, я чувствую на этих узких и тенистых улочках, пересекающих главный проспект, особую атмосферу. Тротуары здесь не имеют четкой границы с проезжей частью, как в Европе. Магазины, несмотря на великолепие витрин, устраивают выставку товаров до самой улицы, так что уже и не разберешься – снаружи ты или внутри, за витриной. Улица перестала быть местом, по которому проходят, – здесь можно просто находиться. Оживленная и в то же время безмятежная, более многолюдная и лучше защищенная, чем наши, я снова нахожу слова для сравнения, которое она мне подсказывает. Смена полушария, континента и климата в настоящий момент незаметна ни в чем, кроме отсутствия необходимости в витиеватых стеклянных перегородках, которые возводятся в Европе для воссоздания здешних условий: Рио будто воспроизводит на свежем воздухе галереи пассажей Милана, Амстердама, Панораму или вестибюль вокзала Сен-Лазар.