Печальные тропики

Районы, прилегающие к Сантусу, затопленная равнина, изрезанная лагунами и болотами, изборожденная реками, проливами и каналами, с размытыми влажным перламутровым туманом очертаниями, кажутся землей первых дней творения. Ее покрывают банановые плантации самого молодого и самого нежного зеленого цвета, который только можно себе представить, более сочного, чем зеленое золото джутовых полей в дельте Брахмапутры, с которыми они слились в моей памяти; но эта нежность одного оттенка и его тревожная грациозность в сравнении с безмятежной пышностью другого способствуют созданию первородной атмосферы. В течение получаса мы едем среди банановых плантаций – скорее громадных растений, чем малорослых деревьев. Их сочные стволы завершаются изобилием упругих листьев над стопалой кистью, выходящей из огромного розовато-каштанового лотоса. Далее дорога поднимается на восемьсот метров над уровнем моря до вершины сьерры. Как и повсюду на этом берегу, крутые склоны защитили от посягательств человека девственный лес, настолько разнообразный, что найти подобный можно, лишь преодолев многие тысячи километров к северу до бассейна Амазонки. Пока автомобиль взвывает на поворотах, которые напоминают уже не «шпильки», а скорее витую спираль, сквозь туман, который возвышается над нами высокой горой, я успеваю разглядеть деревья и растения, расположенные ярусами словно музейные образцы.

Этот лес отличается от нашего прежде всего контрастом между листвой и древесными стволами. Он более темный, его зеленые оттенки принадлежат скорее минералам, чем растениям, и больше нефриту и турмалину, нежели изумруду и перидоту. Стволы же, напротив, белые или с серым оттенком подобны скелетам на фоне темной листвы. Мы ехали слишком близко к склону, так что я не мог увидеть цельную лесную картину, и я внимательно изучал детали. Растительность здесь гораздо обильнее европейской. Стебли и листья кажутся вырезанными из металла, их величественная осанка и выверенная форма прошли испытания временем. При взгляде со стороны понимаешь, что эта природа совсем иного порядка, она отличается от нашей своей внушительностью и неизменностью. Как на экзотических пейзажах Анри Руссо, живые существа кажутся неподвижными объектами.

Однажды я уже пережил подобное ощущение во время первых каникул в Провансе, до этого посвятив несколько лет Нормандии и Бретани, растительный мир которых остался для меня неинтересным и невразумительным. Здесь же каждый вид представлял для меня особое значение. Как будто из обычной деревни я перенесся в место археологических раскопок, где любой камень являлся не элементом дома, а свидетелем истории. Я с восторгом рассматривал мелкие каменистые осколки и повторял про себя название каждой веточки: тимьян, майоран, розмарин, базилик, ладанник, лавр, лаванда, земляничник, каперс, мастиковое дерево. Каждая из них обладала особым достоинством и занимала исключительное положение. И тяжелый смолистый аромат был для меня одновременно и причиной, и доказательством более значительного и более многообразного растительного мира. То, что прованская флора донесла до меня тогда своим запахом, тропическая флора внушала сейчас своей формой. Это больше не мир запахов и привычек, не гербарий из рецептов и суеверий, а флористическая труппа, состоящая из великих танцовщиц: каждая из них неожиданно замирает в самой эффектной позе, чтобы полнее раскрыть замысел, при том, что спугнуть мгновение нестрашно – это застывший балет, чье спокойствие может нарушить только шум далеких минеральных источников.

Когда мы достигли вершины, все снова поменялось; влажная тропическая жара отступила, и могучие сплетения лиан и скал остались позади. Вместо бесконечной сверкающей панорамы, которая простиралась от вершины сьерры до самого моря, открывается неровное, лишенное растительности плато, раскинувшее свои хребты и овраги под капризным небом. Идет моросящий бретонский дождь. И несмотря на то, что мы находимся на тысячеметровой высоте над уровнем моря, оно все еще близко. Здесь начинается горная страна, где непрерывная цепь уступов образует первый и самый трудный перевал. Горы незаметно спускаются к северу и тянутся до бассейна Амазонки, в котором обрушиваются большими сдвигами в 3000 километров отсюда. Их спад будет прерван дважды линиями прибрежных отвесных скал: Серра Ботукату, приблизительно в 500 километрах от берега, и плато Мату-Гросу в 1500 километров. Позднее, лишь преодолев их, я обнаружу вокруг больших амазонских рек лес, похожий на тот, что цеплялся за прибрежный уступ. Самая большая часть Бразилии, заключенная между Атлантическим океаном, Амазонкой и Парагваем, имеет вид отлогой поверхности, приподнятой со стороны моря: трамплин, поросший густым кустарником и заключенный во влажное кольцо джунглей и болот.