Печальные тропики

Жители собирались вокруг костра, который горел всю ночь. Мужчины были одеты в основном в потрепанные рубахи и брюки, женщины носили платья, протертые до дыр, или даже просто покрывала, закрепленные над грудью, дети и вовсе ходили голыми. У всех были широкие соломенные шляпы, подобные тем, что мы сами надеваем, отправляясь в путешествие. Производство этих шляп было единственным ремеслом и единственным источником дохода. Вне зависимости от пола и возраста проявлялись признаки монголоидной расы: низкий рост, широкое и плоское лицо, сильно выступающие скулы, веко со складкой, желтый цвет кожи, черные и всегда гладкие волосы (невзирая даже на длину – короткие или длинные), на теле же волосы были редким явлением и в большинстве случаев просто отсутствовали. Жили все в одном помещении. В любое время суток жители ели сладкий картофель, который сначала запекали в золе, а потом доставали оттуда длинными бамбуковыми шпицами. Спали на тонких подстилках из папоротника или на циновках из маисовой соломы, ноги вытягивали поближе к огню: жар, исходивший от очага, и медленно тлеющие дрова мало спасали от ледяного ночного холода на высоте тысячи метров над уровнем моря.

В сколоченных индейцами хижинах была всего одна жилая комната, однако и в тех домах, что были построены правительством, тоже использовали лишь одно помещение. Там, прямо на полу, было разложено все богатство индейца: в комнате царил жуткий беспорядок, возмущавший и наших проводников кабокло из поселка. С большим трудом можно было отделить бразильские вещи от предметов местного производства. Среди первых можно было найти топоры, ножи, эмалированные миски и металлическую посуду, различные лоскуты, иголки с нитками, иногда несколько бутылок и даже зонтик. Мебель и прочие столярные изделия также сваливали сюда за ненадобностью: несколько низких деревянных табуретов, привезенных от парагвайских индейцев гуарани; корзины разного размера и предназначения, с мозаичным плетением, столь характерным для Южной Америки; сито для муки, деревянная ступка с пестиком – тоже деревянным или каменным. Наконец, здесь лежала и глиняная посуда изумительного качества, всевозможных форм и размеров, а также емкости, сделанные из высушенной и выскобленной тыквы. С каким трудом заполучаешь хотя бы один из этих предметов! Раздаривая при знакомстве наши кольца, бусы, бисерные брошки, мы не представляли, насколько этого недостаточно для того, чтобы установить дружеские отношения с индейцами. Даже дорогой подарок самых невероятных размеров, но совершенно бесполезный в хозяйстве оставит владельца равнодушным: «Это невозможно». Если бы эта вещь была сделана его собственными руками, он бы отдал его охотно, но она досталось ему от одной старухи, и только та одна знала, каким образом сделать что-то подобное. На расспросы индеец никогда не отвечал прямо. «И что же, где эта мастерица?» – «Неизвестно». Жест недоумения. «В лесу…» Впрочем, что значат все наши мильрейсы для старого индейца, дрожащего от лихорадки, в ста километрах от ближайшего магазина белых? Какой невероятный стыд испытываешь, беря у этих обездоленных людей какой-нибудь маленький инструмент, расставание с которым для них равносильно невосполнимой утрате…

Но иногда все оборачивается иначе. Вот, например, эта женщина из индейского племени, не хочет ли она продать мне горшок? Конечно, очень хочет. Но, к сожалению, он ей не принадлежит. А кому тогда? Тишина. Ее мужу? Нет. Брату? Тоже нет. Сыну? Никак нет. Это горшок ее внучки. Ее внучке принадлежало все то, что мы хотели бы приобрести. Мы увидели маленькую девочку пяти-шести лет, сидящую на корточках у огня и вертящую в руках мое кольцо, которое я тут же надел ей на пальчик. Барышня вела переговоры самостоятельно, без участия родителей, долго не решалась ничего принять от меня. Она осталась равнодушна и к кольцу, и к пятистам рейсам. Но зато брошка и четыреста рейсов ее убедили.