Печальный кипарис

— О, я знаю. Наверное, не надо приставать к ней. Но я так тревожусь, да и отец все время придирается ко мне. Без конца ворчит, что я строю из себя леди. Но я действительно хочу наконец делать что-то! Беда в том, что научиться чему-нибудь почти всегда дорого стоит. Я теперь неплохо знаю немецкий, и, может, это мне пригодится. А вообще-то мне хотелось бы стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.

— Для этого нужно быть сильной, как лошадь, — трезво заметила Хопкинс.

— А я сильная! И мне по-настоящему нравится это дело. Мамина сестра, которую я и не видела, ну, та, что уехала в Новую Зеландию, была медсестрой. Так что это у меня в крови.

— Как насчет того, чтобы заняться массажем? — продолжала Хопкинс.

— Этим можно недурно зарабатывать.

Мэри, по-видимому, была в нерешительности.

— Но ведь выучиться на массажистку дорого стоит, правда? Я надеялась… но мне просто стыдно быть такой жадной… Она уже столько сделала для меня.

— Вы имеете в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она обязана вам в этом помочь. Она дала вам шикарное образование, но на нем одном далеко не уедешь. Вы ведь не хотите стать учительницей?

— Ну, для этого я недостаточно умна.

— Ум уму рознь. Послушайтесь моего совета, Мэри: пока не торопитесь. Мне кажется, миссис Уэлман должна помочь вам в жизни на первых порах, и я не сомневаюсь, что именно так она и собирается поступить. Но дело в том, что она любит вас и не хочет расставаться с вами. Бедной старухе, наполовину парализованной, приятно видеть около себя хорошенькую молодую девушку. И вы действительно умеете правильно вести себя у постели больной, ничего не скажешь.

— Если вы и впрямь думаете так, — тихо проговорила Мэри, — мне будет не так стыдно бездельничать. Милая миссис Уэлман… Я очень, очень люблю ее. Она всегда была так добра ко мне, и я сделаю для нее все на свете.

Ответ Хопкинс прозвучал довольно сухо:

— Тогда лучшее, что вы можете сделать, это оставаться там, где вы есть, и перестать трепыхаться. Это все скоро кончится. Она держится молодцом, но… У нее будет второй удар, а потом третий. Я-то насмотрелась на такие случаи. Так что терпение, душенька. Если вы скрасите старой леди последние дни ее жизни, — это будет доброе дело с вашей стороны. А потом найдется время подумать обо всем прочем.

Они приближались к массивным чугунным воротам. С порога сторожки с видимым трудом, ковыляя, спускался пожилой сгорбленный мужчина. Хопкинс весело окликнула его:

— Доброе утро, мистер Джеррард! Погода-то сегодня просто чудо, а?

— Только не для меня, — проворчал старик Джеррард, искоса бросив на женщин недружелюбный взгляд.

— Вам бы такой прострел, так вы бы…

— Я думаю, это из-за того, что на прошлой неделе было сыровато. Если сейчас будет солнечно и сухо, все у вас как рукой снимет.

Однако эти приветливые слова, казалось, привели старика в еще большее раздражение.

— А, сиделки, медсестры, все вы на один лад. Наплевать вам на чужие страдания. Вот и Мэри тоже заладила одно: «Буду медсестрой, буду медсестрой». Это после всяких там французских и немецких заграниц…

Мэри ответила резковато:

— Меня вполне устроит работа в больнице!

— Ну, а еще больше тебя бы устроило вообще ничего не делать, не так ли? Тебе бы только задирать нос да щеголять новыми замашками. Тоже мне, леди! Лентяйка ты, и больше ничего.

У Мэри от обиды выступили на глазах слезы:

— Это не правда, папа! Ты не имеешь права так говорить.

Хопкинс вмешалась с подчеркнутым добродушием:

— Ну, ну, это все от неважного самочувствия. Вы же на самом деле так не думаете, Джеррард. Мэри хорошая девушка и хорошая дочь.

Старик взглянул на девушку чуть ли не с откровенной злобой.

— Она мне не дочь теперь — со своим французским, и своей историей, и черт знает с чем еще! Тьфу.

Он повернулся и вновь вошел в сторожку. У Мэри в глазах стояли слезы.

— Видите, как с ним трудно? Никогда он по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Только мама всегда заступалась за меня.

Но медсестра торопилась на обход и поспешила расстаться с Мэри, бросив той на прощание несколько добрых, но ничего не значащих слов. Девушка осталась одна, чувствуя, что на душе у нее «тало еще тяжелее.

Глава вторая

I

Миссис Уэлман лежала на старательно взбитых подушках. Глаза — еще почти такие же глубокие и синие, как у ее племянницы Элинор, — были устремлены в потолок. Это была крупная, полная женщина с красивым, пожалуй, несколько хищным профилем. Лицо ее отличалось выражением гордости и решительности.

Взгляд больной поблуждал по комнате и остановился на фигуре у окна. Он приобрел мягкое, почти нежное выражение. После долгого молчания она позвала:

— Мэри…

Девушка быстро обернулась.

— О, вы не спите, миссис Уэлман!

— Я давно уже не сплю. Я думаю… о многом. О тебе, например. Ты очень добра ко мне, и я тебя полюбила.

— Ах, миссис Уэлман, это вы столько сделали для меня! Не знаю, что бы со мной было без вас. Вы дали мне все.

— Не знаю, не знаю…

Больная беспокойно зашевелилась. Ее правая рука задергалась, в то время как левая оставалась неподвижной и безжизненной?