Печать дьявола (СИ)

Случай с Лили ими не обсуждался. Когда Невер немного пришёл в себя, они встретились на лекции. Эммануэль ничего не сказал ему, был, как обычно, кроток и приветлив, и Морис мучительно, до нервного трепета, был смущён и благодарен ему -- и за молчание, и за отсутствие слов упрёка и презрения. При этом Невер заметил, что его недомогание, выразившееся в слабости всех мышц и болезненных ощущениях в области левой лопатки, в ставшей постоянной головной боли и нервическом раздражении, в присутствии Эммануэля смягчалось. Стоило Ригелю положить руку на его плечо, боль в сердце стихала, а однажды, когда тот, видя, сколь мучительно состояние Мориса, жалостливо погладил его ладонью по виску, отупляющая головная боль прекратилась. И это загадочное обстоятельство стало ещё одной причиной, понуждавшей Невера искать общества Эммануэля.

... -- Ты меня потряс сегодня, Эммануэль, -- заметил Морис, когда они остались после вечеринки одни. -- Это твоя мысль или ты это слышал от своего духовника?

Ману пожал плечами.

-- То, что в веках во многих оскудеет Любовь, говорил Господь. Когда наш сосед, купивший участок с домиком старухи Пернель, нашёл на её чердаке какие-то гримуары и принёс отцу Максимилиану, увидев, что я их перелистываю, аббат тоже сказал, что их писали люди, уставшие любить, и добавил, что для них святость Господа была бельмом на глазу. Мне это было понятно. Гораздо страннее Нергал и компания.

-- Почему? -- Невер вопросительно взглянул на Ригеля.

-- Те люди разуверились, устав стоять в Истине, но они знали эту Истину -- это драма отчаяния, осознания собственного ничтожества и несовершенства и -- озлобление из-за этого осознания. Эти же -- никогда, ни на мгновение, не знали никакой Истины. Они не знают -- есть Бог или нет, но мучительно не хотят, чтобы Он был.

-- Почему? -- Морис по-прежнему до конца не понимал Ригеля.

-- Бог -- эталон праведности, высший критерий Истины. Если уничтожить этот критерий, всё становится равно истинным или равно ложным. Ничего нельзя назвать недопустимым, безнравственным или порочным. Если никто не может определить, что такое мораль, то, -- что тогда -- аморально? И тогда -- можно всё, вплоть до содомии и каннибализма.

-- Но жить в критериях высокой морали легко только святому, -- заметил Морис, не столько говоря с Эммануэлем, сколько размышляя о себе. -- А святость corvo quoque rarior alba, вороны белой реже.

-- Лучше быть белой вороной, чем свиньёй. К тому же, Бог не требует невозможного. -- Лицо Эммануэля вдруг обрело черты странной, экстатической возвышенности, почти иконописности.

Морис улыбнулся.

-- Твой духовник, я вижу, много вложил в тебя.

-- Он не вкладывал. -- Эммануэль покачал головой.-- Он жил ради Бога -- и я это видел. В любых его словах я бы усомнился, но мне нечем оспорить его жизнь.

-- Ты, и вправду, считаешь его святым?

Эммануэль на мгновение задумался, потом пожал плечами.

-- Кто поставил меня судить над ним? Но и найдись в нём тень греха -- он жил, подражая Христу. Копия может быть несовершенной. Оригинал -- не может. Уходя, он просил меня жить, подражая не ему, а Господу.

Глава 5. Ублюдочные наклонности

Недостоверна видимость натуры

в сравнении с данными литературы.

--И.В. Гёте, "Фауст"

Фенриц Нергал ненавидел латынь. Причём осознал он это обстоятельство далеко не сразу. В колледже он был скорее равнодушен к классическому языку Древнего Рима, но в Меровинге эти лекции стали для него мукой. Едва он входил в аудиторию, украшенную бюстами Тацита, Цезаря и императора Августа, как у него спирало дыхание. Когда же перед лекцией появлялся профессор Вальяно -- нервный высокий белокурый итальянец с сиреневыми глазами, ему становилось и того хуже: в глазах темнело, со лба градом катился пот, начинало подташнивать.

И это было вдвойне удивительно. Дар оборотничества наделял Нергала сверхчеловеческими возможностями: он чувствовал и различал запахи железа, дерева и воды, трав и съестного на расстоянии мили, вычленял неощущаемые обычными людьми ароматы. Но от Вальяно он не улавливал никаких запахов. Их просто не было.

Но тошнота всё усиливалась.

Мормо, которому Фенриц неоднократно жаловался на дурноту, преследующую его в аудитории Вальяно, разделял его удивление. От Вальяно он, вампир, не чуял того запаха, который безошибочно выбирал среди сотен других. Запаха крови. И, в отличие от Нергала, Мормо не тошнило на лекциях Вальяно, но словно замораживало. Он начинал дрожать от леденящего озноба, и перо то и дело выскальзывало из трясущихся пальцев.

Промучившись несколько недель, Нергал решился обратиться к куратору с просьбой: перевести его на спецкурс по древнегреческому языку, к профессору Триантафилиди. Фенриц приготовил какое-то длинное и немного путаное обоснование своего прошения, но, к его удивлению, оно не понадобилось, -- с таким пониманием и чуткостью отнёсся к нему Эфраим Вил.