Печать дьявола (СИ)

Тогда, у Моозеса... Женщина, пришедшая к нему, не понимала ничего. Насколько он обсчитал её, тысяч на сто? Но ведь она была довольна суммой, которую он предложил, она и не рассчитывала на большее! Потом он узнал, что она -- вдова с тремя малолетними детьми и продавала, чтобы выжить, последнее. А скольких ещё он обсчитал столь же бездушно и ... бессердечно? Но разве запрещено блюсти свои интересы? Не запрещено. Запрещено, оказывается, после этого всего-навсего... исследовать божественные предикаты. А зачем подлецу божественные предикаты? Жил же он без них двадцать три года!

И дальше проживёт, подлец.

Нет, нет! Он не подлец! Он никогда не унижался до сплетен и низких интриг, и чёрных, свинцовых мерзостей не творил!

Не творил? Если был уверен в безнаказанности, то творил, а если держал себя в рамках приличий, то лишь потому, что был слишком высокомерен и горделив, слишком упоён своим умом, своим удивительным даром и презрением к другим...

"И труслив к тому же..." -- издевательски пропищало у него над ухом. Он испуганно вздрогнул и обернулся.

Сзади была стена.

Да. Не подлец. Верно. На великие подлости он и вправду был ... не способен? Ха, не решался. Не позволяла совесть? Смешно. Трусость. Для крупной, борджиевской подлости нужны, помимо попрания нравственности, смелость да размах. А с этим у него слабовато. Его уровень -- мелкие пакости да трусливые мерзости. Предать женщину. Наблудить, обсчитать, обжулить. Сколько раз он, пытаясь утвердить себя, унижал других? А что терпели его слуги? Садист. Корыстный эгоист. Лжец. Трус.

Да разве только это? Он бездумно и насмешливо отрёкся от Бога своих отцов и лукаво дал слово быть верным другому Богу. И опять ложь. На самом деле, он не верил ни в Яхве, ни в Христа. Его настоящими богами были престиж, власть и деньги. Вот в них он тогда, и вправду, верил... Уж лучше Борджа.

Там хоть масштаб подлости внушает к ней некоторое почтение.

Между тем Вальяно спустился с кафедрального возвышения и замер перед аудиторией.

-- Исходя из перечисленных выше требований к богословским воззрениям, легко сформулировать и основное определение Божественной сущности. Бог есть предельное совершенство в беспредельной степени.

После заседания Гиллель отказался от ужина с друзьями и, приказав заложить карету, отправился в город. Долго бродил по полусонным кварталам, спускался по глухим лестницам в кромешную тьму подвалов, стучался в ветхие дубовые двери, за которыми его узнавали, иногда -- с неподдельным страхом, иногда -- с отвращением и злостью.

Напоследок зашёл в городскую церковь. Поставил свечу на канун. Поднял глаза и на потемневшей фреске, изображающей Суд Божий, увидел крылатого архангела с золотой трубой. Белоснежные одежды струились, сливаясь с белизной облаков. Золотое свечение обрамляло пепельные волосы и строгое чеканное лицо с бездонными лилово-лазуритовыми глазами. На негнущихся ногах Хамал вышел из храма и взобрался в карету. В Меровинге появился только утром. Казался усталым и издёрганным, время от времени хмурился, и то и дело что-то неразборчиво бормотал под нос.

Впервые в жизни у него нестерпимо болела голова, и мучительно ныло сердце.

* * *

Лунный свет, холодный и мёртвый, мерно лился сквозь цветные витражи церковных окон, расцветал в них и тут же окаменевал на мраморных ступенях лестничного пролёта. Под арочным сводом, ведущим из ризницы, появился профессор Вальяно. Беззвучно ступая, он, казалось, взлетел вверх по лестнице и оказался у дверей в свои апартаменты. Однако войти не смог.

На плитах у дубовой двери, загораживая вход, лежал, навострив уши, Рантье, а над ним, подпирая спиной дверной косяк, возвышался Сиррах Риммон. На мгновение они замерли, глядя в глаза друг другу. Взгляд Вальяно, лиловый и сияющий, только оттенил странное замешательство Риммона, который, быстро опустив глаза, пробормотал что-то невразумительное. Рантье, встав между ними, отчётливо тявкнул и начал скрести лапой дверь.

Вальяно усмехнулся и, дважды провернув ключ в замке, распахнул дверь.

-- Прошу вас, Сиррах.

Риммон молча прошёл вслед за Рантье, проскочившим внутрь, едва дверь приоткрылась. Смущение Риммона было столь очевидным и тягостным, что Вальяно, разведя огонь в камине, предложил ему коньяк, но Сиррах, нервно похрустывая пальцами, поспешно отказался. Воцарилось молчание. Утонув в своём глубоком кресле, Вальяно молча ждал.

-- Профессор, а... что такое ...подлость? -- блуждающий взгляд Риммона, не видя, обшаривал предметы в комнате, избегая только одной точки -- светящихся синевой цикория глаз Вальяно.