Печать Древних (СИ)

Вилас снова смерил драконоборцев презрительным взглядом. Хеймерин гневно сверкнул ярко синими глазами, но Аарон покачал головой, взял его за плечо — «не надо, не обращай внимания». Гном раздражённо прикрикнул на вернувшихся из башни солдат.

— Что ж, пора становиться героями, — произнесла Памире, когда драконоборцы вышли к реке. — Как в легендах.

— Как же! — фыркнул Хеймерин. — Ветмах. Они ненавидят нас. Потом будут недолго славить, и в, конце концов, снова ненавидеть.

— Такова наша судьба, — ответил на это Аарон. — Мы словно быки: сначала окружены тёлками, а потом нам отрезают члены и подают их как деликатес на приёмах…

— Некрос тебя задери, — пробурчал Хеймерин.

Из тьмы выступали очертания Ветмаха. Посвящённые драконобрцы наверняка даже увидели тусклый свет из башни префекта, но увидеть тень, ползущую по ней — было не под силу никому.

***

Сандрия не сразу заметила, что некогда серые пустоши теперь покрылись снегом. Зима пришла, впервые за четыре года долгой осени. Окрестности Ветмаха погрузились в прекрасную тишину. Антониан рассказывал когда-то давно, что зима сугробами прячет несовершенство мира: его уродливые серые скалы, скрюченные, мёртвые, лишённые листвы деревья и тела павших.

Погрузиться в тишину и собственные раздумья Сандрия могла лишь у костра. Она забывалась на час, может, два, подрёмывая, и возвращалась в паршивую реальность. На её плечах четверо раненых, и только Энард, которому гахтар продырявил щеку и повредил язык, мог оказать посильную помощь. Но и его знаний оказалось недостаточно. Иногда Лоурен, потерявший много крови, приходил в себя, успевал дать пару советов, всегда выправляющих положение всех остальных, и снова уходил в сон. Сенетра открывала глаза, но всё, что делала — только смотрела куда-то вдаль, явно не осознавая, где она и что происходило вокруг. А Антониан не просыпался вовсе, ровно дышал, тихо и спокойно, без приступов лихорадки.

Когда гахтар вцепился ему в руку, Сандрия была уже около выхода. Брат вылетел с громким отчаянным криком, и у неё оставалось несколько мгновений, чтобы вместе с Энардом выскочить наружу и захлопнуть решётку. Капитан гвардии успел перетянуть её цепью, но как он сумел это сделать так быстро, не дав гахтару опомниться — не помнила. Самосознание вернулось тогда, когда зверь ударился окровавленной мордой в решётку и по-медвежьи заревел. Чудовище пробыло в канализации до сумерек и исчезло также неожиданно, как и появилось.

Энард свалился в паре шагов от решётки, кинувшись трясущимися руками обрабатывать себе лицо. Сенетра и Лоурен в тот момент лежали друг около друга: контрабандист лихорадочно стягивал руку ремнём, и это всё, что он успел сделать перед тем, как потерять сознание, а рунарийка повторяла в бреду чьи-то имена. Сандрия спустилась по склону и нашла залитого кровью брата — он весь обагрился, особенно затылок и запястье на левой руке.

Она порвала свою куртку, чтобы перевязать всех, кто нуждался, и только после этого занялась собственным лицом. Оно болело жутко, во рту стоял привкус крови, и Сандрия боялась увидеть рану, оставленную меткой чудовищем, но всё же взглянула в воды Реи — четыре длинные и аккуратные багряные полосы от когтей, удачно проскользившие рядом с глазом, но распоровшие левую ноздрю. Такая рана оставит уродливый шрам на всю жизнь — и пусть Сандрия никогда не носилась в попытке добиться идеальной красоты, как ей казалось, характерное желание всех юных и не очень женщин, но теперь — тоска поселилась глубоко внутри неё. Тётка Реми, нянька, когда была в добром духе, хвалила природную красоту её лица и, конечно же, родителей, что подарили дочери такую внешность.

— Возьми выпивку у меня сзади, — слабым голосом говорил Лоурен, когда очнулся в первый раз. — И… проклятие, тряпкой протри раны… только нежно, слышишь? Их нужно зашить, чтобы лучше затянулось, но мы, мать его, все лежим…

Просить помощи Сандрия не могла: Энард долго не мог прийти в себя, его не отпускала лихорадка. Вначале подумалось, что рунарийца одолевала болезнь, вселившая вместе с ударом от когтистой лапы. Но нет — чудовище оставило в его сознании ужасную рану. Иглу и нить Сандрия нашла, но зашить собственное лицо было просто невозможно. Дрожащей рукой она царапала остатки кожи на ноздре, боясь схватить её. Навыков лекаря ей никто не привил, а копошиться в ранах было совершенно не для неё. Проспиртовав тряпки, оставшиеся от куртки, она, как смогла, перевязала лицо. Раны щипало, и боль щекотала её все три дня, что она провела, обхаживая раненых.

Сандрия сидела около реки, чуть подмёрзнув, и водила заточенной палкой в холодной воде. Третий день тишины и покоя, так нужных ей сейчас. Раны жутко болели, но она старалась не обращать на них внимания. Она была сильной девочкой. Всегда, везде Сандрия была горой. И от роли такой она не отказывалась даже сейчас, когда самые паршивые мысли лезли в голову.