Печать Индиго. Владыко Миров (3 книга)

Засуетившись, девушка тут же придумала ответ и выпалила:

— Слава подарила мне его давно, когда еще была жива.

— Врешь! — пророкотал Соколов, впадая в какое-то невменяемое состояние, потому что она пыталась обмануть его. — Это кольцо надел ей на руку я! В тот миг, когда мы поклялись друг другу в вечном союзе! И она не могла снять его. В день ее гибели это кольцо было на ней! И я хочу знать, откуда оно у тебя?!

Владимир попытался вторгнуться в ее мысли, пытаясь прочитать, о чем думает Росана, ранее это не интересовало его, а теперь стало до безумия важно. Но нервное состояние не позволило ему этого сделать, и он ничего не расслышал, ибо для проникновения в мысли другого требовалось хладнокровие и спокойствие, а его всего трясло от обуревавших чувств.

— В тот день она и подарила мне его, когда мы ждали аудиенции у царицы.

— Это ложь! — процедил Владимир уже в бешенстве. — Прекрати врать! Я требую, чтобы ты сказала, откуда у тебя кольцо Славы! Ведь ты не могла его заполучить, ибо Темные сбросили Славу в воду, и она утонула, а ее тело мы так и не нашли!

— Ты прав. Я боялась, что ты рассердишься, оттого солгала. Я нашла его на берегу, когда ты был в беспамятстве, а мы ходили к реке и искали Славу с волкодавом, — промямлила лживое оправдание Росана, и на ее глаза навернулись слезы.

— И где ты нашла кольцо? — подозрительно спросил он чуть тише, видя, что она вот-вот заплачет.

— На песке у камней, — добавила она и горестно всхлипнула. — Неужели ты подозреваешь меня в чем-то, Владимир? Но я чиста перед тобой, — солгала она, не моргнув глазом, и слезы полились по ее щекам.

— Если бы я мог подозревать… — прошептал тихо Соколов, опуская полный тепла взор на кольцо. Он сжал золотое украшение Славы в своей ладони. Вновь, подняв глаза на Росану, процедил: — Но у меня нет доказательств, — он помолчал и, раскрыв ладонь, долго смотрел на кольцо, ощущая и видя, как теплая золотистая аура Славы до сих пор покрывает драгоценную вещицу. Инстинктивно он чувствовал, что Росана знает гораздо больше, чем говорит. Оттого он поднял на нее полный подозрения и холода взор и тоном инквизитора спросил: — Ты более не хочешь мне ничего рассказать?

— Нет, — промямлила Росана, продолжая плакать. Как же она сейчас жалела о том, что так глупо забылась и оставила без присмотра это злосчастное кольцо. Она порывисто выпалила: — Владимир, ты должен верить мне. Я нашла это кольцо!

Соколов даже на миг не поверил в ее слова, так как еще с детских лет Темными был научен распознавать, говорит человек правду или лжет. И сейчас он понимал, что Росана что-то скрывает и явно не намерена говорить ему правду. И это его окончательно взбесило. Он смерил ее злым взором и стремительно принял решение.

— Сегодня же я уезжаю на остров в скит. Мне надо выяснить все, — сказал он.

— Как сегодня? Но наши дела и твоя усадьба?

— Я уезжаю немедля, — буркнул Владимир и, резко развернувшись, стремительно покинул ее спальню.

Астрахань, усадьба Артемьева,

1719 год, Февраль, 21

В конце зимы началась оттепель. Зазвенела капель, снег начал таять и солнце стало припекать сильнее. В доме Артемьевых ничего не менялось. Федор с нетерпением ждал, пока Слава родит, дабы уже чистую, стройную девушку взять под венец. Слава же с ужасом считала каждый прошедший день, ожидая, когда же ее разлучат с малышами. Ибо Федор еще осенью заявил, что, едва малыш родится, он или прибьет его, или отдаст в крестьянскую семью, потому что не намерен лицезреть плод ненавистного соперника. Про то, что детей двое, Слава никому не говорила.

Этим вечером Артемьев, как обычно, обильно поужинав и выпив спиртного, сидел около теплой печки и уже намеревался подняться в горницу к Славе, как делал это в последние недели, но в дубовую дверь постучали.

— Заходи! — велел Федор.

— Федор Тихонович, — обратился к Артемьеву вошедший слуга. — Там Марфа опять заявилась. На коленях перед воротами стоит, плачет. С вами поговорить требует. Как и в прошлый раз прогнать ее?

— Да, — отмахнулся Федор, заливая в себя очередную рюмку вина. Слуга почти скрылся за дверью, как Артемьев остановил его. — Погодь!

— Слушаю, Федор Тихонович? — выпалил слуга, вновь вошел и поклонился.

— Я сам выйду к ней.

Артемьев медленно встал с кресла, шатаясь, и направился на двор. Приблизившись к воротам, он велел:

— Отпирай!

Слуга послушно проворно отпер тяжелый засов, раскрывая ворота.

В грязной проталине, на коленях прямо на земле стояла Марфа. В оборванной одежде, неряшливая и лохматая, она тоскливо посмотрела на двух мужчин, которые подошли к ней. Увидев Федора, благоговейно заскулила, подползая на коленях к его ногам, что-то причитая.

— Ну что, гадина, осознала вину свою? — прохрипел Артемьев, уставившись гневным взором на молодую бабу, стоящую перед ним на коленях.

— Осознала, Федор Тихонович, — пролепетала замерзшими губами та, схватившись за его кафтан.