Печать мастера

— Он хотел голую бабу, — ткнул Пятый пальцем вниз, показывая на стремительно багровеющего Толстяка, — МЫ! Голых баб не рисуем! — пояснил он сразу всем — четко и внятно. — Разве я не прав? — обернулся к нему Пятерка.

Коста тихо едва слышно застонал.

Толстяк чиркнул пальцем по горлу, изображая первый узел режущего плетения, и, глядя точно в глаза Косте, прошипел:

— До первой тренировки, нищеброд… И ты, и твой дружок…

— Цок-цок, цок-цок, — улыбка Пятого стала такой широкой и сияющей, что, казалось, лицо сейчас треснет. — Цок-цок, цок-цок, — постукивал он браслетами блокираторами на запястьях друг о друга. — Скоро снимут, скоро снимут… до первой тренировки…

Толстяк скрипнул зубами, развернулся, и стремительным шагом отправился к своим, который кучкой наблюдали за происходящим в другом конце двора.

Коста выдохнул. Вдохнул. Задержал дыхание. Досчитал до трех. Выдохнул ещё раз. Закрыл глаза, и только после пары глубоких вдохов и выдохов, нашел, что сказать. Орать на Пятого было совершенно бесполезно — эта стратегия не работала. Прошлый раз, он выставил его на посмешище дважды — первый раз, когда ляпнул то, что не нужно, и второй раз — когда просил прощения за то, что ляпнул.

Коста вздрогнул, вспомнив прошлый случай, когда Пятерка заливаясь слезами и заламывая руки, ползал за ним по всей столовой, громко умоляя простить его… орал так, что вызвали Наставников. И потом ему — Косте — пришлось долго объяснять, что он ничего не имел ввиду…

— Я же просил…

— Просил, — согласно кивнул Пятый и отодвинулся по крыше на ладонь.

— Ты же обещал…

— Обещал, — Пятый кивнул ещё раз и отодвинулся по крыше ещё на пару ладоней.

— Я же объяснял, почему не стоит так делать…

— Объяснял…

— И-и-и-и? — Прошипел Коста тихо.

— …ииии… — повторил Пятый и часто-часто заморгал. Большие глаза заблестели, ресницы намокли, рот приоткрылся.

— Не смей реветь! — Рявкнул Коста тихо.

— …Ууууу…. Я сказал что-то не то? Сказал что-то неправильное? Ты уже четыре раза с утра отказывался, когда к тебе подходили с такими предложениями… я же не знал… я не мог понять, что ты передумал! — закончил Пятый обиженно, резко подскочил на крыше — кусочки черепицы посыпались вниз, вытер нос и заорал. — МЫ ПЕРЕДУМАЛИ… МЫ РИСУЕМ!!!..

Коста зажал ему рот ладонью миг спустя.

— … фолых фаб… фсе сюда… — закончил Пятый тихо.

— Заткнись! Не смей орать!

— Не смей реветь, не смей орать… Ты же передумал…? — Взгляд Пятерки блестел невинностью и чистотой. — Не…?

— О-о-о… заткнись, просто заткнись. Ничего не говори. Ничего не произноси. Если хочешь что-то сказать, особенно обо мне — сначала спроси меня тихо, и я скажу, стоит ли… Ясно?

Пятерка закивал.

— Все понял на этот раз?

Пятерка кивал безостановочно. Семнадцатый, который стоял у доски рейтинга, смотрел на них с прищуром, потом поднял палец к голове — покрутил у виска и демонстративно сплюнул. Пятый послал ему в ответ сияющую улыбку и, совершенно не скрываясь, повторил свой излюбленный жест — «чтоб-ты-сдох-козел-и — чтоб-у-тебя-не-удались-экзамены-и-ужин-в-твоей-тарелке-был-пересолен».

Семнадцатый отвернулся и, склонившись, последовал за двумя учениками, как только его поманили следом.

Раньше Коста задавался вопросом, почему не ладят Пятый и Семнадцатый, если занимаются у одного и того же Наставника. Шрам нещадно гонял обоих, не выделяя никого из них. Но сейчас, пообщавшись декаду с Пятым, ответа на этот вопрос уже не требовалось.

— Ну за что мне это, Великий… — прошептал Коста, глядя в ослепительно голубое небо. — За что-то-о-о…

— Я…

— Молчи. Ничего не говори. Чтоб до ужина я тебя не видел, нет — до завтрака… просто оставь меня в покое, займись своими делами… у тебя же есть свои дела? — уточнил Коста, сполз с края, на нижний скат крыши, подтянулся, прыгая на ветку, повис и спрыгнул вниз.

***

Как только Шестнадцатый ушел, Пятый уселся в позу медитации и сложил руки на груди, как для молитвы. Если кто-то поднимет голову вверх — все увидят одно и то же — блаженный молится — и просто скользнут взглядом по привычной картине и сразу забудут.

Улыбка с его лица сползла — он вообще уставал улыбаться так много и так часто. Улыбаться, когда ругают, улыбаться, когда бьют, улыбаться, когда хочется плакать. Улыбаться, чтобы выжить на этом проклятом всеми богами острове, куда он не просился.

Пятый погладил жетон на груди с выбитыми символами — «порядковый номер, круг, доступ и…слежка».