Печать Цезаря

Мы же, как настоящие воины, стянулись все вместе и стояли лицом к врагу. Главная опасность заключалась в том, чтобы нас не отрезали от горы Люкотиц. Мы тихо двигались к ней, получая и нанося удары. Был один такой миг, когда римляне чуть не схватили Амбиоригу, но воины её отца, как буйволы ринулись на выручку ей и отбили.

Удар копьём попал прямо в грудь Камулогену; он упал и был раздавлен отступавшими и не заметившими его галлами.

Силы наши истощились, мечи изломались, а между тем нам приходилось каждому бороться против десяти римлян. Мы гибли. За нами в лесу послышался топот бежавших людей. Неужели с тыла на нас бежали римляне или изменники?

Амбиорига сказала мне:

— Ты сейчас же заколи меня, чтобы я живой не досталась в руки римлян... или их друзей.

В это время послышались римские трубы, и из леса показался римский легион, который должен был закончить сражение.

В эту минуту я позавидовал тем из своих товарищей, которые пали на склонах Герговии с победными криками и, умирая, видели бегство римских легионов.

Амбиорига подала мне свой меч и сказала:

— Пора! Рази не колеблясь! Блаженство, о котором мы с тобой мечтали, осуществится только на небесах: там мы соединимся навеки. Рази!

Она вытянула шею.

— Слушай и смотри! — сказал я ей.

По долине скакал всадник, окружённый блестящей свитой. Это был правая рука Цезаря Лабиен. Его громкий голос покрыл голоса живых и умирающих.

— Велите трубить отступление! Завтра рано утром мы должны выступить в поход, чтобы скорее соединиться с Цезарем.

Трубы звонко затрубили. Римляне со всех холмов спустились в долину... Мы вздохнули свободнее...

X. Ночь на Люкотице

Вскоре в римском лагере запылали огни и вокруг костров раздались весёлые песни.

Мы же на горе Люкотиц провели печальную ночь под звёздным и холодным небом. Мы умирали и с голоду, и ещё более от усталости; нас подавляло горе, что мы потеряли такое множество храбрых воинов и нашего предводителя Камулогена, оставшегося без погребения. Постелью нам служила земля, напитанная дождём. Дрожа от холода, мы боялись развести огонь из опасения привлечь к себе римлян.

Но наши силы ежеминутно увеличивались возвращавшимися беглецами. Избежав мечей конницы, они возвращались к нам по разным тропинкам, утомлённые, окровавленные, изорванные, в виде жалких остатков войска, которое на одну минуту было победителем.

Но мало-помалу горячая галльская кровь дала о себе знать, как и природная галльская живость.

Обитатели Лютеции начали петь о Лабиене и о гусях Капитолия, и вскоре вокруг них собралась целая толпа слушателей. Цингеторикс вдруг вскочил на ноги.

— И подумать только, что сегодня я убил пятьсот человек!

Все присутствующие захохотали.

— Ну скажем двадцать пять, и довольно об этом! — продолжал он. — Но кто смеет говорить, что мы побеждены? Римляне потеряли больше людей, чем мы. Пойдите-ка, посмотрите, много ли у них осталось от их легионов? Напрасно они зажгли столько бивуачных огней: это они сделали, чтобы обмануть нас. Разве поле брани осталось не за нами? Да и место мы занимаем гораздо лучшее: у нас возвышенность, а у них болото, откуда они выйдут с больными костями.

Таким образом галльский петух, хотя и был пощипан, но продолжал хорохориться и хлопать крыльями, вскакивая на крышу. В сущности, это было гораздо лучше, чем падать духом.

Утром четыре римских легиона, предшествуемые конницей, тронулись при звуках труп.

Мы видели, как они переправились через Кастор и прошли под частоколом Альбы.

Мы тотчас же спустились в долину. С холмов и из леса выходил народ, и нас собралось до четырёх тысяч.

Те из воинов, которые были ранены или слишком утомлены, остались в долине, чтобы похоронить убитых и устроить Камулогену погребение с почестями, подобающими его храбрости. Остальные же воины под моим начальством решили идти вслед за римскими легионами.

Амбиорига поклялась, что ничто в мире не заставит её покинуть меня. Наше обручение совершилось в присутствии всего войска, в долине, покрытой телами убитых друзей. За неимением жреца, руки наши соединил Карманно; он положил на наши головы обнажённый меч и громко произнёс благословение.

Мы закусили тут же, на поле битвы, и выступили в дальнейший путь, по следам легионов.

Легионы шли так поспешно, что скоро стали оставлять за собой раненых, больных и отставших.

Однажды я услышал крики, долетавшие из одной хижины. Я вошёл туда и увидел раненого, распростёртого на соломе центуриона, которого наши воины готовились убить. Я протянул над ним свой меч, объявил его своим пленником и потребовал, чтобы его не трогали.

— Ведь это солдат Лабиена, — с упрёком сказал мне Думнак. — Руки его, наверное, обагрены в крови паризов.

— Он раненый, — сказал я, — несчастный. Неужели мы станем лишать жизни обезоруженного врага?

Центурион схватил мою руку, чтобы поцеловать, и сказал мне:

— Я даже один из ваших отдалённых братьев... Не принимайте, однако меня за кого-нибудь из тех галлов, которые сражаются против Галлии: я кельт с берегов По, и итальянцами мы сделались очень давно.