Печать ворона

— Ты же знаешь, бабы все такие! Если бы она не захотела, что бы я смог, пра-вильно? — оправдывался Кир. Иван молчал. Он мог убить Кира. Или искалечить. Дать слугам свежей крови и мяса. Хозяин должен кормить своих слуг. Но что они делают для него? Что могут дать? Ощущение силы, которая может лишь разру-шать? «Я стал зависеть от них, — думал Иван, — я перестаю быть собой».

Кир с волнением следил за лицом Ивана, не замечая, как за стеклом мечутся черные тени.

— Ладно, — наконец, сказал Иван. — Проехали.

Он взмахнул рукой, беззвучно хлопая крыльями, стая взвилась вверх. На се-годня хватит крови. И вообще хватит!

— Тебе отдохнуть надо, — заботливо сказал Кир. — Поспать.

— Да, — согласился Иван. — Пошли спать.

Он понимал, что сегодня не заснет. Нервы были взвинчены, но где-то внут-ри, в светлом уголке души Иван ощущал: сегодня он что-то сделал правильно. И теперь, наверно, все будет хорошо…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В наших глазах — звездная ночь.

В наших глазах — потерянный рай.

В наших глазах — закрытая дверь.

Что тебе нужно? Выбирай!

В. Цой

Иван уволился, не дожидаясь выздоровления начальника. Внутри сидела уверенность: он не должен с ним видеться. Был ли это стыд, был ли страх или не-приязнь — Иван и сам не знал. Просто решил уйти. Димка не понимал и пытался уговорить остаться, но Иван молча качал головой. Так надо.

Первое время он мог позволить себе не работать: кое-какие деньги остава-лись. Иван слонялся по городу, стараясь не смотреть на небо и крыши. Аня не звонила, и он не собирался. Он простил ее, как прощают ребенка за необдуманную шалость, с улыбкой, и без капли злобы. Но видеть ее больше не хотел.

Прогуливаясь по Загородному, Иван проходил мимо церкви и засмотрелся на стоящих перед ней людей. Нищие с вороватыми взглядами, инвалиды и калеки ютились на пятачке перед входом, народ сновал туда и сюда, крестясь и кланяясь золоченым крестам. Здесь знали, что такое боль, и в пропитых лицах Иван увидел утонувшую в водке тоску. Он медленно пошел вперед, миновал двери и вошел в храм.

Внутри было душно. Дым многочисленных свечек не давал вздохнуть, напоминая каждому о том, кто он есть. Убранные в позолоту иконы светились в полу-мраке, и прихожане кланялись им, шепча слова молитв. В углу торговали свечами. Иван усмехнулся: вроде Иисус выгонял торговцев из храма, а они тут как тут. Иван не верил в Бога. Не верил, как верили эти люди, но был знал, что высший разум существует, и как его ни назови: Иисус или Будда, суть от этого не меняется. «Большевики говорили: религия — опиум, — думал Иван, оглядывая позолоченные образа, — если так, почему миллиарды хотят опиума, хотят забыться и верить, что существует лучший мир, где они будут счастливы? Значит, на наш мир они не надеются? Иван не знал ответ, но верил, что когда-нибудь узнает.

Он вдруг подумал, что мог ворваться сюда сотнями, тысячью крыльев и разметать здесь все. И безмолвные лики, и кресты, и утварь, и свечи. Он не чувствовал здесь силы, способной противостоять ему. И это не радовало.

Постояв, Иван вышел на улицу. Тут дышалось легче. Рваные облака с грязными брюшками лениво проползали над крышами, заслоняя яркое солнце. В тени было прохладно и хорошо. Иван двинулся к дому и заметил блестевшую глянцем вывеску: «Салон татуировок». Иван знал: в таких салонах могут и наносить и вы-вести с кожи все, что угодно. Он подошел к дверям и замер, не решаясь войти. Знак на груди не был татуировкой, но это не значит, что его нельзя вывести. Но… стоит ли пробовать? Если даже получится, как вывести печать с его сердца, где найти такого мастера?

Он пришел домой и включил Цоя. Несмотря на четкий ритм, его песни тоскливы и печальны, будто певец чувствовал, что не будет жить долго. Странно, что никто не замечал этого раньше, заметили только после смерти Виктора. Ивану казалось: он понимает певца, как никто, и чувствовал себя хранителем частицы его духа. Слова навевали тоску и печаль, но бодрый жизненный ритм кричал: сдаваться не надо, живи, дыши, надейся…

Иван слушал: жизнь проходила яркой фотопленкой, и кадры оживали под магический голос.

Он дослушал пленку, зашел в ванную и уставился в зеркало. Что-то стало не так. Иван помнил себя другим. Рука прошлась по лицу: черная щетина пробивалась на подбородке и шее — просто не брился дня три. Не то… Волосы. Черные, как уголь. Интересно, ведь раньше он не был ярким брюнетом. Иван вспомнил, как в армии обиделся на местного узбека, не признавшего в нем русского и ре-шившего, что Иван с Кавказа. Фигня… Нос. Как будто заострился, но это потому, что я немного похудел… Рот как рот. Иван расслабил плотно сжатые губы. Глаза. Глаза другие: черные, пронзительные, брови взлетали к переносице, как два черных крыла. Почему крыла? У кого что болит, с усмешкой подумал он.

Иван смотрел долго и понял, что не так: вместе рот, нос, глаза и волосы были его, а по-отдельности принадлежали другому человеку. Которого видел на Гати…