Печенежские войны

— Я Анит Непобедимый, наставник школы кулачных бойцов ипподрома. Скажи ему, что он принят в мою палестру. И ещё скажи, его упрямство может плохо для него кончиться. Я теряю терпение.

Калокир охотно перевёл Улебу эти слова, после чего ушёл в дом, не желая больше думать ни о чём, кроме еды и сна.

Но Улеб не повиновался.

Под всеобщие возгласы Анит, подпрыгнув, сдёрнул Улеба за ноги, тот даже не успел среагировать, настолько стремительно и неожиданно ловко для своей внушительной комплекции проделал это отлёт.

Оказавшись на земле, Улеб, потеряв остатки благоразумия, принялся беспорядочно осыпать смеющегося великана ударами.

Ощутив их, Непобедимый понял, что тут не до смеха. Он спешно принял бойцовскую стойку, и ему пришлось изрядно повозиться с изнурённым вконец, полуголодным рабом, прежде чем удалось защёлкнуть с помощью добровольцев невольничье кольцо на взмокшей его шее.

Отдышавшись и приведя себя в порядок после потасовки, Анит не сводил с Улеба восхищенного взгляда, шептал:

— Какая удача!.. Он добудет мне новую славу на арене.

Сказание второе ЛИКИ ВО ТЬМЕ

Глава XI

Словно старцы, седые и древние, поют бессмертную сказку траве и деревьям, долинам и взгорьям, теремам и пещерам той страны, что дивной птицей из дедовских легенд распростёрла крылья на меже двух миров, и одним то крылом достаёт чудо-птица до холодного края земли, а другим — до тёплого её пояса.

Человек приходит и уходит, а люди вечны. Так вечна и мать-земля, на которой, подобно людским поколениям, сменяют друг друга в бесконечном своём круженье и годы, и времена их.

И давно и недавно поблекли скошенные хлеба, и отшумели дожди в берёзовых рощах, и отсверкали белизной снежные сугробы, и льды ушли, обнажив реки. Снова стало солнышко ласковым, добрым над пробуждённой от зимней спячки природой.

В прохладной глубине росских лесов, на дне овражков и ложбин, затаённых буреломами, ещё сохранились редкие лепёшки ноздреватого талого снега. А в открытых полях предгородни тепло. Босоногие подростки с игрушечными луками, трещётками и колотушками будут прилежно гонять птиц, пока зёрна не дадут окрепших всходов.

Но вот сейчас малолетние вихрастые защитники посевов, позабыв о своих колотушках и трещётках, вглядывались в даль, прикрывая глаза ладонями. Что привлекло их внимание?

Легко держась в сёдлах резвых скакунов, мчались двое. Они неслись во весь дух, словно наперегонки, выскочив из леса и устремляясь по Белградской дороге к видевшимся луковкам Киевских теремов, призывно поблескивавшим на Горе под лучами весеннего солнца.

Один из верховых был здешним дозорным воином, о чём без труда мог догадаться всякий встречный, стоило лишь взглянуть на его снаряжение.

Чуть откинувшись назад, мерно покачиваясь в такт коню, он держал поводья вытянутой правой рукой, Левая рука придерживала длинное копьё на плече. На конце копья пониже острия болтался жгут сухой соломы, который обычно зажигался в момент опасности, если сам дозорный, обнаруживший её, находился в отдалении от главной сигнальной вышки. Звали воина Иванко.

Другой нездешний. Это так же безошибочно определяли все, кто попадался навстречу.

Внешность чужестранца была благообразна: прямой нос, изящно очерченные лоб и подбородок, румяные щёки, брови вразлёт над густыми ресницами, стан гибкий и тонкий. Пригнувшись к холке коня так, что заячья шапка едва удерживалась на голове, он вприщурку поглядывал на сопровождавшего. На нём тоже была кольчуга, но железная её ткань пряталась под пригрязненной одеждой, сшитой, подобно шапке, из заячьих шкурок серым мехом наружу. У левого бедра сверкало широкое лезвие булгарского кривака без ножен. Имя этому юнаку — Блуд. Таково его настоящее имя, не вымышленное.

Оба, не сбавляя прыти, проскочили в распахнутые городские ворота, опрокинув лоток с горшками какого-то незадачливого скудельника, устремились вверх по длинной и шумной Малой улице.

— Дорогу! Сторонись! — выкрикивал Иванко.

Люди выбегали из лавок, высовывались из окон.

Эхо стучащих по брусчатке копыт россыпью металось между пёстрыми стенами жилых построек, сжимавших проезжую часть улицы, которую бороздили мутные, исходящие паром ручейки.

Молоденькие работницы на Красном дворе стайкой высыпали поглазеть на пригожего булгарина, который почему-то, к их разочарованию, держался отчуждённо. Даже гриди подошли поближе, всех обуяло любопытство.

— Где князь?

— Княжич где?

— С утра подался к матушке в Угорьское. Нездорова Ольга, — отвечали.

И снова помчались Иванко с Блудом, теперь уже с Горы к берегу через гать на болоте, через людный торговый край Подолья, вдоль Почайны, затем вдоль буро-синего Днепра-Славуты вниз, туда, где виднелся на лесистых кручах курган Аскольдовой могилы, к сельцу Угорьскому.

— Княжи-и-ич!

— Тихо! В чём дело?

Из окошка, свесившись наружу до пояса, выглянул Святослав. Брови грозно нахмурены, ветер буйно трепал русый локон волос на бритой его голове.