Печенежские войны

Однако, очутившись по ту сторону ворот, он осёкся, обвёл очумелым взглядом дворик, в котором царил невообразимый хаос, будто недавно пронеслась и разметала всё буря, оставив после себя настоящий погром, за его спиной сгрудились те, кто следом вошёл с улицы. Представшее перед Калокиром смахивало на головоломку, на картину-загадку, какую снабжают надписью: «Что тут неправильно нарисовано?»

Невольно попятившись, он ухватился за рукав возвышающегося над всеми незнакомого бородача, статного и ухмыляющегося, как видно, случайно забредшего на шум.

Не обращая внимания на Калокира, мужчина этот в отличие от прочих не галдел, не суетился, а спокойно и пристально наблюдал за происходящим. И одет он был не так, как остальные: необычного покроя кожаную рубаху, просторную, с глубоким вырезом, из которого выглядывали ключицы и мышцы могучей груди, опоясывал широкий плетённый из бечёвок набрюшник. Кудрявую крупную голову, посаженную на толстую жилистую шею, венчал белый колпак с белым гусиным пером. Стоял мужчина крепко, как монумент, расставив ноги и заложив растопыренные пальцы сильных рук за набрюшник.

— Связать! Вырвать язык! — вдруг, очнувшись, завопил динат, нервно простирая указующий перст на сторону низкой крыши пристройки в глубине двора, на которой тяжело дышащий, полуголый, побелевший от ярости, напряжённо изогнувшись, стоял Улеб.

Левая рука юноши судорожно сжимала кривой держак, прикреплённый к толстому и прочному, как щит, черепку, оставшемуся от какой-то разбитой посудины. Правая стиснута в кулак. Посреди двора перед пристройкой на взрытой и захламлённой площадке ползали или неподвижно распластались стонущие люди из окружения дината.

— Схватить! Взять его!

Словно отрезвлённые приходом хозяина, голос которого придал смелости домочадцам, сразу четверо отделились от толпы. По одному они вскарабкались на крышу. Улеб ринулся навстречу, отразил черепком удары нападавших и обрушил на их челюсти и скулы свой мелькающий кулак. Трое бесчувственными мешками свалились с крыши и ахнуть не успели, четвёртый отступил сам, едва не сломав шею в панике.

— Вперёд! Взять!

Лишь камни градом застучали по черепку, которым Улеб прикрыл голову, и по доскам пристройки. Никто не хотел рисковать.

— Трусливые мыши!

— Может, сбегать на площадь за патрулём? — раздался писк Сарама откуда-то из-под земли.

— Позорить меня на всю столицу! Этого ещё не хватало! Заячьи души! Дармоеды! Разбежались от одного безоружного тавроскифа! Придётся мне показать вам, как расправляются со строптивыми язычниками истинные мужи империи!

С этими словами Калокир звонко обнажил меч. Но внезапно его резко остановил незнакомец в кожаной рубахе и с белым колпаком.

— Не пристало достойному патрикию идти с мечом против голого кулака, — прогремел он, пощипывая курчавую бородку. — Нельзя рубить безоружного удальца, нельзя. Этому мальчику нет цены, разве ты не видишь? Какая находка!..

Окинув удивлённым взглядом атлетическую фигуру непрошеного заступника, динат запальчиво огрызнулся:

— Кто вмешивается в чужие дела на чужом дворе? Кто ты такой?

— Сам раб — врождённый боец. Мне нравится его твёрдая рука, уступи его мне. Назови любую цену.

— Нет, он должен понести кару за непослушание, за увечья моих людей.

— Твои люди не стоят твоей светлой милости и забот. Даю пятьдесят златников за юного скифа — и по рукам.

Калокир мгновенно остыл, услыхав названную цену. Невиданную цену предложил ему рослый незнакомец за раба, которому полагались пытки и казнь. Пятьдесят златников — цена троим.

— Будь по твоему. Но добавь ещё десять за причинённый бунтовщиком ущерб.

— Согласен, — кивнул незнакомец. Он подозвал своего прислужника, приземистого крепыша в синем хитоне, велел отсчитать шестьдесят монет, что тот и проделал весьма расторопно.

Завершив сделку, могучий атлет в кожаной одежде сделал несколько шагов к пристройке и, заметив, как насторожился и напрягся Улеб, следивший за ним, остановился и весело рассмеялся. Его позабавило, очень позабавило то, что юноша, как видно, не собирался покориться даже ему, гиганту.

— Ой боюсь, ой страшно, — притворно всхлипнул великан и нарочно затрясся всей тушей так, что перезвон побрякушек его набрюшника услыхали, наверно, и на площади Константина. Народ покатился от хохота.

— Скажи ему, чтобы спустился, — сквозь смех попросил дината незнакомец. — Скажи, со мной шутить не стоит.

Калокир обратился к Улебу по-росски:

— Немедленно слазь и следуй за этим человеком. Он не причинит тебе вреда.

— Меня хотят сделать немым, — отозвался юноша, — но я скорее обниму Нию[24], чем дамся на поругание.

— Не смей на священной земле упоминать свою языческую богиню смерти, безумный! Благо, что ушам праведных христиан недоступна скверна твоих речей.

— Не верю тебе, коварный грек!

— Овца заблудшая, тебе говорят, отныне ты принадлежишь… — продолжил было Калокир, но, запнувшись, обернулся к великану в кожаной одежде с вопросом: — Кто ты? Я так и не узнал твоего имени.